— Насушим, если наловим…
— Конечно, наловим!
В прихожей вдруг нежно кукует кукушка — это у отца звонок такой необычный.
— Ну вот… — отец идёт открывать. — Тётя Галя пришла.
— О, у нас гости! — удивляется тётя Галя, хотя каждую среду Юрка приезжает к отцу заниматься английским языком, а сегодня именно среда. — Здравствуй, Юра!
— Здравствуйте! — отвечает Юрка новой жене отца.
Мама говорит, что тётя Галя — хорошая женщина, и Юрка всегда здоровается с ней первым, это сейчас так уж получилось.
— Чаем сына напоил? — интересуется тётя Галя у отца.
— Ну, я пойду… — поднимается Юрка.
— Да куда ты?! — разводит руками отец. И начинает объяснять жене: — Дела у молодёжи, дела… Вот ещё десять лет назад… Нет, Галя, ты представь себе, чтобы десять лет назад шестиклассника одного отпускали на другой конец города!.. А сейчас — пожалуйста! — отец говорит так всякий раз, когда приходит тётя Галя.
— Можно я ещё на «Вулкан» взгляну?
— Господи, да о чём разговор?! — изумляется отец и ведёт Юрку в другую комнату, туда, где на стенке волны перекатываются через палубу и огнём сверкают надраенные медные буквы на борту корабля.
— Только не надо близко подходить — чем дальше, тем лучше!
Юрка и сам знает, что не надо, не маленький.
Потому что если подойти близко, то сразу станет видно — никакое это не море, а просто по толстому листу бумаги размазана кое-как то ли акварель, то ли гуашь.
И кораблик никуда не мчится в бушующих волнах, а торчит на месте посреди этой гуаши-акварели…
ЧУЖОЙ БЕРЕГ
Неожиданно из гущи деревьев на небо вылезла луна. Была она не круглой, как обычно, а почему-то вытянутой, с ясно различимыми головой и плечами. Луна брезгливо сбросила с себя налипшие листья и ветки, встряхнулась по-собачьи и, высоко подпрыгнув, поскакала по склону к вершине горушки, неуклюже переваливаясь на тонких, длинных, как у зайца, лапах. На вершине горушки луна споткнулась, шлёпнулась на плюшевые кроны, так что под ней сразу образовалась солидная вмятина, несколько мгновений тяжело отдувалась, а затем повернулась к Косте лицом, подмигнула и прошамкала широким беззубым ртом:
— А ты всё дрыхнешь, друг любезный, Шерстнёв Костя?
— И ничего подобного! — возмутился Костя.
Но противная луна, не обратив на Костины слова никакого внимания, уже протянула тонкую то ли руку, то ли лапу и начала трясти спинку кровати, приговаривая:
— На зарядку, на зарядку, на зарядку, на зарядку становись!
— Да встал я уже, встал! — заныл Костя и попытался лягнуть луну пяткой.
И сразу же очутился на холодном полу. Рот Косте зажала крепкая ладошка, а луна вдруг зашептала в самое ухо Лёхиным голосом:
— Ты чего разорался?! Спят же все, перебудишь! «Не засну, ни за что не засну»! А сам дрыхнет!
— Я не спал, — забубнил Костя сквозь ладошку. — Не спал я!
— Проснулся наконец, — с облегчением выдохнул Лёха. И скомандовал: — Бери треники в охапку, внизу оденешься!
Сам Лёха был уже одет, передвигался по палате бесшумно, какими-то длинными рывками, как тень. В углу мирно посапывал Василий Суворов из Нижнего Тагила. Костя сгрёб свою одежду; натыкаясь на кровати, подошёл к окну.
— Да тише ты, слон! — зашипел на него Лёха.
Костя глянул на небо. Луна висела на месте, круглая, жёлтая, большая, обыкновенная.
Лёха забрался на подоконник и, шагнув вперёд, сразу исчез в темноте. Ёжась от прохлады, Костя последовал за ним.
Время от времени Лёха опускался на корточки, ощупывал землю руками и твёрдым голосом сообщал:
— Верно идём! Тропинка!
Костя сначала тоже нагибался и шарил по земле, но под пальцами всюду оказывалась только трава да изредка попадались тонкие ветки каких-то кустов с тупыми колючками. И Костя перестал нагибаться — он просто верил, что Лёха каким-то непостижимым способом ухитряется обнаруживать в этакой темнотище едва заметную даже днём лесную тропинку.
— Вперёд! — снова скомандовал Лёха.
— Чёрно-то как! — задышал Костя ему в затылок. — И мокро. Я уже весь вымок, с ног до головы!
— Как у негра в животе, — подтвердил Лёха.
— Только там тепло.
— Не знаю, не бывал, — буркнул Костя. — Слушай, а почему мокро? Дождей давно не было, а мокро! Листья мокрые, чуть задел — и готово!
— Может, роса, — без особого интереса предположил Лёха. И вдруг заорал: — Горушка начинается, чуешь?! Тропинка вверх пошла!
Костя ничего такого не «чуял», но, оглянувшись, различил вдалеке крошечную светящуюся точку. Это, догадался он, горела над входом в столовую единственная в лагере ночная лампочка. Значит, они и в самом деле поднимаются выше: ещё несколько минут назад там стояла сплошная кромешная тьма.
— Темно! Мокро! Страшно! — повеселевшим голосом завыл впереди Лёха. — И за каждым кустом по чёртику сидит! Эх, и любят эти черти полосатые мальчиками полакомиться!
— Ох, как страшно, — оживился и Костя. — Да тебя черти съедят, неделю животами будут маяться!
Хорошо всё-таки, что за спиной маленьким цветком горела лампочка.
— Слышишь, море шумит? — остановился Лёха.
Мокрые, они стояли на самой вершине лысоватой горушки, прижавшись друг к другу, и стучали зубами от холода.
— Ну, где она, где она, твоя Турция? — в который уже раз спрашивал Костя, всматриваясь в тёмное ночное море.
— Да подожди ты, рано ещё, — напряжённо уставившись в едва заметную линию горизонта, отвечал Лёха. — Говорю ж тебе, море не сплющилось, наверное…
— А если оно вообще сегодня не сплющится? — затревожился Костя. — Зря тащились, да?
— Чего это не сплющится?! Как это?! — от волнения Лёха даже зубами клацать перестал.
— Это только днём ничего не видно, море бугром стоит, горизонтом другой берег закрывает! А ночью прилив! Каждую ночь так! Надо только забраться на гору повыше да заглянуть за горизонт!
— Смотри!.. — ахнул вдруг Костя. — Лёха, смотри!
— Что?! — не понял Лёха. — Что там?!
— Да вон же! Над самым горизонтом!.. Появилась!.. Полосочка чёрная! Да смотри же ты!
Лёха повернул голову туда, куда показывал Костя; смотрел до боли в глазах, но никакой полосочки не разглядел.
— Какая она? — спросил наконец Лёха.
— Узенькая такая, — ответил Костя. — Неясная…
— Турция, точно Турция… — вздохнул Лёха.
