— Почему ты так поморщился?
— Это звучит ужасно.
— Я пошел домой, — сказал Зван.
— Я тоже, — сказал я.
— Пошли со мной вместе, — сказал Зван, — у меня дома иногда бывает весело, заранее никогда не знаешь.
Уже на лестнице Зван начал разговаривать шепотом.
— Почему ты шепчешь, Зван?
— А вдруг она спит.
Я подумал: какой прок от двоюродной сестры, если она дрыхнет посреди дня.
Он медленно-медленно открыл дверь наверху. Вот глупый. Если не хочешь, чтобы дверь скрипела как не знаю что, ее надо открывать быстро, а не медленно.
Мы вошли в довольно темную гостиную в глубине дома. Двери между комнатами были закрыты. На большом столе из красивого темного дерева, без скатерти, стояли две тарелочки, на каждой по блестящему яблоку и серебристому ножику. Еще я увидел открытую баночку варенья, из которой торчала тоненькая ложечка, — это напоминало натюрморты дяди Фреда. Теперь я понял, почему Зван разговаривал шепотом, — это был дом, располагающий к шепоту. Здесь вместо переносной печки был камин, за окошечком светились раскаленные угли.
Зван подошел к закрытым дверям в соседнюю комнату, приложил ухо к дереву и прислушался.
— Она спит, — прошептал он.
— Пим, — раздался женский голос, — я тебя слышу, раздвинь же двери!
— Она не спит, — прошептал я.
Зван раздвинул двери, отчего в нашей комнате стало светлее.
В комнате со стороны улицы было очень мало мебели, тетя Фи назвала бы такую комнату лысой. Обои были светлые, здесь тоже горел камин, на каминной полке стояли только большие часы — они не тикали и показывали двенадцать часов, так что от них не было никакого проку.
На диване с изогнутой спинкой сидела, опираясь на большую подушку, женщина. Ее ноги были прикрыты одеялом.
По-моему, она смотрела в окно.
— Боже мой, кто это с тобой, Пим? — спросила она.
Откуда она знала, что Зван пришел не один? Увидела мое отражение в стекле или почувствовала, что Зван кого-то привел?
Она повернулась в мою сторону.
Это была, что называется, благородная дама, в «Вана» таких дам не встретишь.
— Кто ты такой? — спросила она.
— Это Томас Врей, тетя Йос, — поспешно сказал Зван. — Он живет тут напротив, на канале Лейнбан, его дом видно отсюда.
Ничего себе! Звану был виден мой дом, если он смотрел из гостиной в глубине дома через канал. Вот уж о чем я не думал. Сколько раз он, наверно, подсматривал за мной, когда я дышал на стекло и рисовал на нем фигурки или играл на улице или в одиночестве на льду? Сколько раз он видел моего папу у окна? И маму — сколько раз Зван видел мою маму?
— Я хочу услышать его собственный голос, — сказала тетушка Звана. — Томас, скажи что-нибудь.
Я молчал.
— Скажи же, не стесняйся.
— Чего там стесняться. Мы учимся в одном классе, — сказал я.
— Он говорит не совсем интеллигентно, Пим, — сказала тетушка.
— А вы что, заболели? — спросил я.
— Пардон, — ответила она.
— Томас хотел спросить: «Как вы себя чувствуете, мефрау?» Бет ведь рассказывала вам, тетя Йос, про Йоханнеса Брея и его сына, помните?
— Очень может быть, — сказала тетушка. — Бет много что рассказывает.
В присутствии тетушки Зван казался каким-то маленьким и не выглядел так солидно и взросло, как в школе.
Тетушка рассматривала меня.
Елки-палки, подумал я, у меня такие грязнющие колени, и лицо тоже перепачканное.
— Случилось что-то очень плохое, да, Пим? — спросила она. — Наверняка случилось что-то плохое; всегда случается что-то плохое… Как же я забыла…
— Это неважно, — сказал Пим.
— Все важно… А может, и нет, — сказала она.
Взяла стакан воды, положила на кончик языка таблетку и залпом выпила воду.
— А Бет дома? — спросил Зван.
— Голубчик, — сказала тетушка, — я не знаю. Твой друг такой тощенький, он, наверное, голоден? Покорми его, если он хочет есть, а сам не ешь, ты достаточно упитанный.
Зван вовсе не был толстым. Но его тетушка выглядела очень худой. Ее руки выше локтя были тоньше моих лодыжек.
— Как вы сегодня себя чувствуете, тетушка? — спросил Зван.
— Я поспала часа два-три, а когда проснулась, был уже день.
— Доктор сказал…
— Лучше бы доктор ничего тебе не говорил; наш доктор слишком мал ростом, я хочу доктора повыше, он бы увидел, что ты всего лишь ребенок. Я рада, Пим, что у тебя теперь есть друг, я этому очень рада. А ты тоже рад?
— Чрезвычайно, — сказал Зван хмуро.
Тетушка Звана рассмеялась.
— Мне нет даже сорока лет, — сказала она мне. — Я вовсе не пожилая дама, как ты, наверное, подумал. Я не знаю твоего отца. А откуда Бет его знает? Я знаю очень мало. Но я точно знаю, что Пим привел тебя не просто так, тут должно быть что-то особенное. А если в тебе есть что-то особенное, то просто так этого и не расскажешь, правда?
— Ничё во мне такого нет, мефрау, — сказал я.
— Послушай, Пим, он говорит очень небрежно, да; на канале Лейнбан все так говорят, не думая о культуре речи?
— Это влияние школы, — сказал Зван. — Время от времени он разговаривает так же, как многие ребята в школе, а сейчас он так разговаривает оттого, что смущается.
— Но ты же учишься в том же классе. Почему ты не говоришь, как остальные ребята? Хотя да, конечно же, я знаю, что ты не общаешься с другими, у тебя свой путь, ты слишком много читаешь, от тебя надо прятать книги. Ты уже принес уголь с чердака?
— Сейчас схожу.
— Ты не оставишь меня наедине с этим мальчиком?
Зван вышел из комнаты, потом обернулся и сказал:
— У него год назад умерла мама.
А потом спокойно закрыл за собой дверь.
— И еще сходи в «Вана», — крикнула ему тетушка, — купи печенья «Мария».
Я остался с ней с глазу на глаз. Она смотрела на меня.
Зачем Зван рассказал про мою маму? Глупо с его стороны. Теперь я стоял как дурак. В этой богатой комнате мне совершенно не хотелось быть несчастным сиротой с неинтеллигентным выговором. Как ни странно, я подумал: может быть, я попал сюда благодаря тому, что у меня умерла мама? Вот уж нетушки. Какая чушь. Но если такие мысли приходят в голову, то они приходят в голову, ничего не поделаешь. Я засмеялся.
— Что же тут смешного? — спросила она.
— Ой, ничего, — сказал я.
— Ты тоже считаешь, что Пим немного странноватый?
