— Извините, пожалуйста, тетя Йос, — сказал он. — Это я виноват. Это я выкинул финт.
В комнату вошла Бет.
На ней был передник. Рукава темного свитера засучены. На белых руках виднелись родинки, очки сдвинуты на лоб, она смотрела на нас прищурившись.
— Выкинул финт… — повторила тетя Йос. — Ну и лексикон, Пим!
Я хмыкнул.
— Разве я так сказал? — удивился Зван.
— С кем поведешься… — начала Бет.
— От того и наберешься, — закончил я.
— Они же дети, мама, — сказала Бет и вышла из комнаты.
— Я не могла пошевелиться, — сказала тетушка Звана, — от испуга.
— Теперь лучше опять лечь, — сказал Зван.
— Он симпатичный мальчик, — сказала тетя, — но употребляет грубые выражения. Ты заметил, Пим?
Зван вздохнул.
Я засмеялся. Мне ужасно нравился этот странный дом с его странными обитателями.
В моей кровати, на которую тетя Фи крепко-крепко натянула постельное белье, я чувствовал себя неуютно. Она так далеко засунула под матрас края одеяла с верхней простыней, что я под ними не мог пошевельнуться. За окном и в соседних домах было тихо, но я все равно слышал какие-то звуки: на улице кошка жаловалась на холод, какой-то мужчина сказал громко: «А теперь спать».
— Постараюсь, — пробормотал я.
Я зажмурился и нырнул по шею под холодное одеяло.
— Оп-па, — сказал я, — была не была!
Я принялся изо всех сил молотить ногами; одеяло и простыня высвободились из-под матраса, теперь я смог превратить свою постель в уютную норку.
Я подумал о папе.
И услышал его голос: «Прежде чем заснуть, вспомни все, что произошло за день, — тогда мысли превратятся в сны».
Я стал вспоминать дом на Ден Тексстрат.
Я был там давным-давно. Мне вспомнилась комната, полная людей. Когда уже стемнело, папа отнес меня на руках домой. Вдоль канала Лейнбан мама шла впереди нас. Я был такой сонный-сонный. Мама обернулась и посмотрела на меня — белое лицо в свете фонаря. Привет, мама!
Было ли это после дня рождения Звана?
Не помню.
Может быть, из этого стоит сочинить интересную историю?
Да, я мог бы им рассказать: «Они смеялись, у всех на головах были праздничные колпачки, один мальчик с важным видом стоял на столе. Но самое чудесное было потом: когда мы спели деньрожденную песенку и наелись печенья и конфет, мальчик забрался на колени к мужчине — к мужчине в темном костюме, у которого на голове тоже был красный колпачок с желтым помпончиком. И мы слушали песню „Sonny Boy“. Когда пластинка доиграла, мужчина поднял мальчика над головой и сказал: „Санни, Санни, я не отдам тебя этим чертовым ангелам, завтра мы поедем в Девентер“».
Какая чушь.
Но все-таки: этот рассказ не был выдумкой на ровном месте.
Я уже почти спал.
Нет, подумал я, не буду рассказывать эту историю.
К тете Фи приходит гостья
Вторник. Я сам, не спрашивая разрешения, пересел за парту к Звану. Я чувствовал, что на нас смотрят, в классе было тише обычного, девчонки перестали болтать. Зван как пай-мальчик смотрел на доску, на которой со вчерашнего дня было написано мелом несколько примерчиков.
Когда учитель вошел в класс, я заметил, что Зван мельком глянул на меня, ну а я старался смотреть не на него, а на учителя, который не курил, что было плохим знаком.
— Ничего не выйдет, Томас, — прошептал Зван.
Учитель встал к нам спиной и принялся рыться в шкафу, девочки сложили руки на груди, мальчики ковыряли в носу или смотрели без выражения, никто ничего не говорил. Когда учитель долго роется в шкафу, то становится не по себе.
Вот он со стуком захлопнул дверцу.
Учитель прошел к своему столу, вытащил ящик и опять принялся рыться с сердитым лицом. Через некоторое время он, к счастью, нашел смятую сигаретную пачку. Он заглянул внутрь, но сигарет в ней не было.
По-моему, пустые пачки надо выкидывать, а не хранить.
— Томас Врей, — загремел учитель, — иди к доске!
Я со вздохом встал со своего места и подошел к учительскому столу.
— Выброси это, пожалуйста, в печь, Врей! — сказал учитель с неискренней улыбкой.
Он бросил мне пустую пачку, она попала мне в голову, после чего я ее ловко поймал.
— И затем немедленно садись на свое место, дружок.
Я почувствовал подвох, но виду не подал. Невозмутимо подошел к печке, снял с крючка кочергу и открыл верхнюю дверцу. Оттого что в классе стояла мертвая тишина, все мои действия, казалось, производили страшный шум.
Пламя шумело и потрескивало. Глядя на него, я унесся мыслями далеко-далеко. Зажмурился и стоял неподвижно.
Учитель кашлянул, и этот звук отозвался у меня в ушах громом. Я поспешно бросил пустую пачку в огонь, затем с шумом закрыл дверцу и повесил кочергу на крючок.
Затем вернулся к парте Звана и сел рядом с ним.
— Что я тебе велел сделать, Врей?
— Не помню, учитель.
Он медленно прошел между партами ко мне, держа руки за чуть сутулой спиной; он напевал какой-то мотив и выглядел как стопроцентный добряк-учитель. Но я ему не верил.
Он остановился точно рядом со мной.
— Я сказал: немедленно садись на свое место.
— Но я так и сделал, учитель.
— Иными словами, Врей, ты думаешь, что я сошел с ума.
Я не отвечал ни «да», ни «нет».
— Это не твое место — или, скажешь, я ошибаюсь?
К чему он клонит? От непонятных вопросов у меня всегда начинает болеть голова.
Учитель очень приветливо продолжал:
— По-моему, ты сидишь за партой, где тебе совершенно не место. Или я ошибаюсь?
— A-а, вот вы о чем, — сказал я.
И чуть не добавил: «Ну так скажите это прямо». Но вовремя одумался.
Учитель улыбнулся мне, затем набрал в легкие столько воздуха, что у него раздулся живот, и неожиданно заорал во все горло. От испуга я отлетел к Звану, так что тот чуть не свалился с парты.
— И как только тебе хватило наглости, — ревел учитель мне прямо в ухо, — без моего разрешения пересесть на другую парту?! Марш в угол! До конца уроков будешь стоять неподвижно, уткнув нос в стену. Если ты на минуту оторвешь нос от стены, я заставлю тебя в наказание списать тысячу строк!
— Учитель, — сказал Зван.
Мне показалось, что учитель вздрогнул от голоса Звана.
— Учитель, это я виноват, — сказал Зван и поспешно, задним числом, поднял палец. — Это я попросил Томаса, я сказал: я сижу за партой один, садись ко мне. Все в порядке, никому от этого хуже не станет, если ты пересядешь. Не сердитесь на Томаса.
