— Ты тоже упал? — вдруг спросила она.
— Нет, — сказал я, — сегодня еще не падал.
— Какие у тебя грязные колени, — сказала она.
— По воскресеньям я обычно моюсь целиком, — сказал я с гордостью, — но сегодня, правда, не получилось.
— Я совершенно не имела в виду, что ты грязный, честное слово!
Значит, она считает меня грязным, иначе не стала бы так говорить.
— Дядя Фред сегодня утром не смог пойти туда, куда хотел, — сказал я, — он был злющий как черт.
— «Как черт»… Нет, Томас, мы здесь таких выражений не употребляем.
— Это он сам так сказал. Он сказал: я злой как черт. Я просто повторяю его слова — это же можно?
— Нет, это можно далеко не всегда.
— Почему?
— Не знаю.
— Но ты ведь тоже сказала «как черт», ты сказала: «„Как черт“— мы здесь таких выражений не употребляем».
Она рассмеялась.
— Знаешь, Томас, я бы предпочла, чтобы ты обращался ко мне на «вы», ты не возражаешь?
Я хлопнул себя по лбу.
— Дурак, это-то я знал!
— Расскажи-ка что-нибудь хорошее, Томас, — попросила тетя Йос.
Я немного подумал и начал наобум.
— Недавно мне приснилось, что я в большом-большом доме на Ден Тексстрат, знаешь… то есть знаете, тут совсем рядом, а сам я маленький и сижу в большой-большой комнате, где горит до черта электрических лампочек, от которых обалдеть как светло; и в комнате веселится уйма народу, и всем так весело! И все танцуют вокруг стола, мои мама с папой тоже, празднуют, кажется, день рождения Звана, у его папы на голове красный праздничный колпачок с желтым помпоном…
Я рассказывал, глядя на свои грязные колени.
— Ну так вот, — продолжал я, — может быть, это был просто сон, может быть, мне это примерещилось, пока я лежал в кровати, может быть, я вообще не спал — такое тоже может быть, — но я не выдумываю, во всяком случае, выдумываю далеко не все, это все было давным-давно, когда я был совсем маленьким.
Я поднял голову.
Тетушка Звана хотела что-то сказать, но одумалась и промолчала, у нее начали подрагивать губы, и я подумал: ну пожалуйста, не надо смеяться, пожалуйста, не надо!
— Потом поставили пластинку «Sonny Boy», — сказал я.
Она по-прежнему смотрела мне в лицо.
— Вы мне не верите? — спросил я.
Она покачала головой.
— Почему вы не верите? Я никогда не вру.
— Послушай, — сказала она смущенно, — я покачала головой в том смысле, что верю. Конечно, я тебе верю.
Тетя Йос вытащила откуда-то из платья невообразимой красоты носовой платок, прижала его к носу, но сморканьем это нельзя было назвать.
— Ден Тексстрат, — тихо сказала она, — господибожемой.
Ведь Бет запретила мне разговаривать про Ден Тексстрат. Как же я забыл! Я разозлился сам на себя.
— Томас, — сказала тетушка Звана, — у меня прекрасная мысль: почему бы тебе, пока твоя тетя все равно ничего не может для тебя делать, не погостить у нас? Бет и Пим были бы очень рады — они часто устают друг от друга. Бет обожает Пима, но ведь Бет — это Бет: если она кого-то обожает, то так с этим человеком строга — она совсем не такая, как ее отец, хотя и очень на него похожа.
— Здесь пожить?.. Так вы на меня не сердитесь? Я больше никогда не буду говорить про Ден Тексстрат. Но тетя Фи мне, может быть, не разрешит к вам переехать.
— Ну, это я улажу. А ты сам-то хотел бы?
— А вы разве не считаете, что я слишком грязный?
— Да, считаю. Но Бет безжалостно засунет тебя в ванну.
— Только пусть попробует ко мне прикоснуться.
— Ладно, она только напустит для тебя ванну.
— А что потом?
— А потом ты в эту ванну залезешь.
— Вот это здорово!
Я дрожал от возбуждения. Неужели мне разрешат ночевать в этом красивом доме? Может быть, в одной комнате со Званом, может быть, даже в одной кровати?
— Где живет твоя тетя? — спросила тетя Йос.
Понедельник. Вернувшись из школы, я сидел в доме на Теллегенстрат у окна и смотрел на улицу. Там несколько мальчишек катались на ледяных дорожках, раскатанных на тротуаре. Они и не думали падать, так что мне было очень скучно. Вдоль стен домов мелкими шажками шла какая-то женщина. На ней была меховая шапка с хвостиком.
Осторожно, подумал я, если поскользнешься, то шлепнешься на попу.
Она остановилась и посмотрела вверх. Я дико испугался, увидев, что это тетя Звана. На зимнем воздухе ее лицо казалось еще бледнее, чем дома. Я помахал ей. Она не заметила.
— Кому ты машешь, Томми? — спросила тетя Фи.
Я повернулся к ней.
У тети Фи от предвкушения удовольствия сверкали глаза. Кто же это идет к ней с цветами или со сладостями? Ее голая ступня честно исполняла свои обязанности.
— Это она, о господи, — сказал я.
— Кто? — спросила тетя Фи.
— Тетя Звана. Зван — это мальчик из моего класса.
— Ты что-нибудь натворил, Томми?
— Нет, — сказал я, — это мой приятель.
Раздался звонок.
— Ах, малыш, — сказала тетя Фи, — я сейчас не могу принимать незнакомых.
Я помчался в коридор и дернул за трос, чтобы открыть входную дверь.
— Осторожно! — крикнул я вниз. — На некоторых ступеньках медные прутья плохо держатся…
В гостиной у моей тетушки тетя Звана казалась намного выше, чем у себя дома.
— Меня зовут Жозефина Зван, — представилась она тете Фи. — Как жаль, что вы повредили ногу. Но зато вы можете утешать себя тем, что у вас теперь есть время отдохнуть.
Тетя Фи не знала, что ответить.
— Ах, мефрау, — сказала она, — этот мальчик что-нибудь натворил? Что-нибудь сломал у вас в доме?
Тетя Звана села недалеко от печки на стул у стола, расстегнула пальто и положила ногу на ногу. Она была в красивых сапожках на меху, с изящными меховыми отворотами. Неспешно снимая перчатки, она улыбалась.
— Послушай, Томас, — сказала она, — оставь нас, пожалуйста, наедине, ладно?
— Ох, — сказала тетя Фи, — неужели он сделал что-то настолько ужасное? Он хороший мальчик, мефрау, хоть и совершенно невоспитанный, с ним всякое бывает, ведь его мать — о боже мой…
Она зажала себе рот рукой.
Я сидел, подсунув руки себе под попу и крепко сжав губы. Я боялся упустить даже слово из их разговора и решил, что буду молчать как рыба.
