— У тебя есть плюшевый мишка? — спросил я.
Бет изо всех сил замотала головой.
— Ты никогда не скажешь мне «входи», если я к тебе постучусь? — спросил я.
Теперь она не стала мотать головой, а улыбнулась. Но это мог быть и нервный тик.
— Ты завтра пойдешь в школу?
— Послезавтра.
Я засмеялся.
Бет тоже засмеялась. Вдруг она сказала:
— Не смейся так глупо.
Я перестал смеяться.
— Мама говорила что-нибудь странное? — спросила она.
Взрослые чего только не говорят. Иногда странные вещи, иногда нет… больше я ничего не мог сказать. Я пожал плечами.
— Твоим воспитанием никто не занимался, да?
— Папа покупал мне хорошие книжки. Я жутко замерз, можно я пойду спать?
— Ты любишь Пима?
— Чего?
— Ты его любишь?
— Делать мне больше нечего.
— Что он тебе рассказывает о дяде Аароне?
— Ваш дядя живет в Америке, да?
— Что он о нем рассказывает? Пим часто получает от него письма, очень часто, но он не дает их мне читать.
— Ты что, злишься?
Бет пристально посмотрела на меня.
— Ты всегда злишься?
— Нет, сейчас мне, наоборот, весело. Разве не заметно?
— Правда?
Она взяла меня за ухо, зажала мочку между большим и указательным пальцем и долго не отпускала. От счастья у меня потемнело в глазах.
— Ты лопоухий, — сказала она, — ты это знаешь? А Пим не разрешает к себе прикасаться.
— Даже брать за ухо?
— Даже за ухо. Мама однажды прижала его к себе, так он посмотрел на меня с таким ужасом в глазах! А ты когда-нибудь к нему прикасаешься?
— Иногда даю ему тумака.
— Иди, грубиян! — сказала Бет. — Иди спать!
Она ущипнула меня за ухо, покраснела, повернулась и пошла к себе.
— Завтра я постучусь к тебе, — сказал я.
— И не думай! — сказала она резко.
В холодной спальне с морозными цветами на окнах я посмотрел на Звана.
Он видит сны, думал я, а завтра их забудет. Это не страшные сны. Если бы сон был страшный, я видел бы это по его лицу.
Я прыгнул в кровать, забрался под одеяло. Грелка совсем остыла. Но рядом со мной лежал теплый сонный Зван — значит, под одеялом не так уж холодно. Я потер ногу об ногу.
Зван не проснулся от моих движений. Ну и хорошо. Только старики просыпаются, когда этого не надо.
Я подумал: никогда и ни за что не буду больше ходить ночью в туалет.
Комната Бет
Четверг, утро. В классе все как обычно. Мне совершенно не было неприятно оттого, что за мной сидит Олли Вилдеман.
На доске учитель написал: «Пекарь печет для нас хлеб, а когда он не печет для нас хлеб, он спит».
Это дурацкое предложение нам было велено переписать в тетрадку. Я сделал это в полминуты. Повернулся к Олли Вилдеману и увидел, что он написал еще только несколько слов, и они танцевали кто во что горазд на почти пустой странице его тетрадки. Олли Вилдеман писал, высунув кончик языка.
— Надо время от времени облизывать перо, — сказал я ему шепотом, — тогда получается лучше.
Он облизал перо, так что на языке осталась чернильная линия, и скорчил физиономию. Медленно положил перо и еще медленнее поднял руку.
— В чем дело, Оллеке-Боллеке
[17]? — спросил учитель.
— Можно я подкину угля в печку?
Он меня не продал.
— Давай, Оллеке, — сказал учитель, — я люблю, когда ты занят делом.
Насвистывая, Олли Вилдеман пошел к печке и взял кувшин для угля. В классе он чаще всего отличный парень. А во время физкультуры я его боюсь. В огромном физкультурном зале мне всегда кажется, что его лапищи достанут куда угодно. Но вообще-то в школе и рядом со школой он совершенно не похож на того хулигана в кривом переулке.
Зван в четверг был тих и молчалив. Во время большой перемены он пошел гулять один. А мне дал ключи от дома.
Я съел в кухне два бутерброда — они лежали и ждали меня на красивой белой тарелочке.
Бет не было дома.
Дверь между гостиной и комнатой тети Йос не была задвинута полностью.
Я заглянул в ее комнату.
Тетя Йос лежала на диване с закрытыми глазами. У нее было такое лицо, будто она говорила: я закрыла глаза, и ты меня не видишь, потому что меня тут нет.
Не воображай, подумал я, прекрасно я тебя вижу.
Я осторожно задвинул дверь, щели не осталось. Оттого что в соседней комнате спала эта чудаковатая чужая тетушка, я не чувствовал себя одиноким в темной гостиной.
После уроков, в четыре часа, мы со Званом пошли домой вместе. Он до сих пор не сказал ни слова. Я обхватил его за плечи. Он не противился. Бет сказала мне ночью: «Пим не разрешает к себе прикасаться». Ни ей, ни тете Йос. Почему он не оттолкнул мою руку? Потому что хорошо ко мне относится или от безразличия?
Лишье Оверватер шла в сторону Хохе Слёйс. Наверное, по маминой просьбе в магазин. Она шла одна, потому что у Элшье Схун был грипп.
Я страшно испугался, когда она вдруг поскользнулась и упала.
Я остановился, Зван остановился.
Не так часто приходится видеть, как падает девочка. Мальчишки в ту холодную зиму падали сплошь да рядом. А девочки — другое дело. Они бегают мелкими шажками по физкультурному залу и так размахивают руками, что кажется, будто они танцуют.
Глупая девчонка эта Лишье Оверватер.
Мне было плевать на то, что она растянулась на льду. Я уже втюхался в Бет, и Лишье Оверватер меня не волновала.
Я снял руку с плеча Звана и, задрав нос, прошел мимо нее, на ходу заметив, что она спешно натянула подол на колени. Она была мне до лампочки. Пусть все об этом знают. Я сурово прошел мимо.
Я дошел уже до Хохе Слёйс, а Зван все еще не догнал меня. Я остановился, обернулся и увидел, что Зван помогает Лишье Оверватер подняться.
Стоит на минуту отвернуться, и сразу начинают происходить ужасные вещи.
Мало того, что Зван помог ей подняться, — я увидел, что они весело болтают; она улыбалась и что-то говорила.
Лишье Оверватер разговаривала с мальчишкой.
Как такое могло быть?!
