— О чем ты думаешь, Томас? — спросил Зван.
— Хм, — сказал я, — я думаю о Марии Монтес. Какой она была в детстве? Когда ей было лет десять?
— У нее были темные глаза и маленькие ножки, — сказал Зван мечтательно, — и хорошенький бантик на черных волосах; время от времени она, забывшись, совала в рот палец.
— Расскажите-ка мне, раз вы такие удальцы, — сказала Бет, — о девочках. Ведь вы только о них и думаете. Расскажите, я обещаю не смеяться.
Я страшно удивился. При чем здесь она?
— Давай ты первый, — сказал мне Зван.
— Он стесняется, — сказала Бет.
Она встала и не спеша подошла ко мне. Я сглотнул, когда она как ни в чем не бывало села напротив меня по-турецки.
— Какой должна быть девочка, чтобы тебе понравиться, Томас? — спросила она.
— О, — сказал я, — светловолосой.
— Светловолосой-светловолосой… И зачем тебе это надо? Ладно, давай дальше.
— Надо, чтобы она весело смеялась и вообще была веселой.
— Ты хочешь, чтобы она все время прыгала, пела и плясала, да?
— Нет, все время не обязательно.
— А если она носит очки?
— Фу, — фыркнул я, — девочка в очках — не девочка.
Бет смотрела на меня подозрительно. Ее темные глаза за стеклами очков стали, как обычно, маленькими и злыми.
— Ну ты и пустомеля, — сказала она.
— Нет, — сказал я. — Темноволосые девчонки мне не нравятся. Они дразнятся. Или щипаются.
Бет слабенько ущипнула меня за руку.
— Вот так?
Мне стало дивно хорошо от того, что Бет меня ущипнула.
— Ай! — громко воскликнул я.
— А если девочка с черными волосами и в очках вдруг влюбится в тебя, — сказала Бет, — и если она тебе скажет: «Томас, давай с тобой встречаться», — что ты ответишь?
— Скажу «нет», — хрипло ответил я.
— Это я не о себе, так что не думай.
— Да, мой нос тоже это чует, — сказал я.
Бет сняла очки. Зря она это сделала. Теперь ее глаза стали такими чудесно-близорукими, что я совсем растаял, — хорошо, что она обычно ходит в очках, а то я бы просто умер.
Бет засмеялась.
— Это я тебя дразню, — сказала она. — Не принимай близко к сердцу.
Она отодвинулась от меня и села подальше от нас обоих.
— Давайте, расскажите про ваши бурные приключения с девочками, я всё хочу знать.
Настоящих рассказов о девочках у меня в запасе не было, что бы мне такое придумать?
Я посмотрел на Звана.
Он сидел совершенно спокойно, ожидая, что я начну свой рассказ.
— Вас это совершенно не касается, — сказал я.
— Пим — безобразник, — сказала Бет. — Он поцеловался с девочкой на моем дне рожденья.
— Правда, Зван? — спросил я испуганно.
— Мы играли в перышко, — сказал Зван.
— Что это за идиотская игра?
— Все дуют на пушинку, и если ты дунешь и пушинка сядет на девочку, то ее можно поцеловать. Мы сидели друг против друга, мальчики и девочки, у меня на руке лежала пушинка, и я должен был так дунуть, чтобы она села на девочку. И вот я принялся дуть, дул и дул, и пушинка приземлилась на свитер девочки со светлыми кудряшками. Ее я и поцеловал. У нее была прохладная щека, потому что она только что пришла с улицы.
— Ты поцеловал ее три раза, — строго сказала Бет.
— Ну да, — сказал Зван, — уж целовать так целовать.
— С кудряшками, да еще и светлыми, — сказал я с завистью.
— Да, Томми, — сказала Бет, — одному всё, другому ничего.
Я шмыгнул носом.
Зван мечтательно посмотрел в мою сторону.
— Вы все время болтаете друг с другом про девочек? — поинтересовалась Бет.
— Тебя это не касается, — сказал Зван.
— Почему не касается?
— Потому что ты сама девочка, — сказал я.
Бет встала, сложила на груди руки и стала смотреть на меня.
Я почесал за ухом, поковырял в носу, выдул слюнный пузырь, — но ничего не помогало: она продолжала на меня смотреть.
— Теперь ты расскажи, — сказала она.
— В книжках девочки совсем другие, чем на самом деле, — сказал я.
— Да уж, — сказал Зван. — Когда я жил во время войны в Девентере и вовсе не выходил на улицу, я вообще не видел девочек, я о них только читал, и я ужас как напугался, когда после освобождения стал встречать их повсюду на улице. Я никогда раньше не думал, что девочек на свете так много; оказалось, что они все похожи друг на друга; они смеялись, и у каждой на старом свитере или старой куртке было по оранжевой ленточке, они ходили в деревянных башмаках, прыгали, кричали и крутились вокруг меня, у меня от них голова пошла кругом. А потом я увидел одну девочку, она не танцевала со всеми, а стояла среди этих веселых девчонок, черноволосая, с бледным лицом, она была, как и я, без оранжевой ленточки на свитере, вместо деревянных башмаков на ней были старые ботинки и плотные шерстяные гольфы в клеточку, ее белые ноги казались еще более тощими, чем руки. Я подошел к ней и спросил: «Ты пряталась от немцев?» Но она страшно испугалась, и ответила: «А тебе какое дело», — и убежала прочь, я потом искал ее целый день, но не нашел, а вечером в кровати ревел, как дурак.
Зван уставился в пол и смолк.
Я никогда не видел, чтобы Зван ревел, это было на него не похоже, вот я — это да, я пореветь люблю.
— Я не спал полночи, — продолжал Зван, — а когда наконец заснул, мне приснилась эта девочка; господи, какая она была тихая и милая, обалдеть. После того дня я ее больше не встречал.
Мы с Бет спокойно выслушали рассказ Звана.
В конце концов Бет нарушила молчание:
— Ты стал говорить, как уличный мальчишка, Пим, от кого ты этому научился?
Я радостно засмеялся.
— Я ее больше никогда не увижу, — сказал Зван. — Но она где-то же должна быть. Удивительно.
— Что удивительно? — спросил я.
— Что она где-то есть, и ей тоже лет десять, и она наверняка поправилась, и живет, наверное, у тети, которая не погибла во время войны, а может быть, и у мамы с папой — всяко бывает.
Зван улыбнулся.
— На свете столько людей, — сказал он, — а знакомишься только с немногими. На свете столько девочек, в которых можно влюбиться, но с которыми тебе так и не придется встретиться.
— Самая симпатичная девочка, — сказал я, — сейчас находится на другом конце света и, может быть, говорит сейчас своей сестренке: самый симпатичный мальчик находится сейчас на другом конце света.
