— Нет-нет, — сказала тетя Йос, — не дождетесь, стоит начать — вы же сами знаете, — и уже конца не будет.
Взрослые сказали, что тетю Йос надо положить спать в ее собственную кровать в ее собственной комнате, тогда она почувствует себя в собственном доме, среди собственных вещей, в окружении своих близких. Я чуть с ума не сошел от слова «собственный».
— Ладно, на одну ночь согласна, — сказала тетя Йос, — не хочу вас огорчать. Но завтра я уже пойду домой. Можете меня не провожать, я доберусь и сама.
Тетя Тине тоже отправилась в большую комнату наверху. Еще вчера эта комната принадлежала нам со Званом, а теперь это была комната тети Йос. Мама тети Йос осталась спать в ее комнате. Зван лег на полу в комнате у Бет, а я у него в комнате на его раскладушке.
Я злился на всех и вся. Но виду не показывал.
Комната Звана в его отсутствие была никакой — такую можно найти в любом доме. Я лежал и скучал в его кровати и не мог заснуть. Я сочинял всевозможные истории — дурацкие истории, в которых ничего не случалось, они были длинные и занудные.
Я вдруг почувствовал себя в чужом доме. Но и в чужом доме в конце концов засыпаешь.
Посреди ночи я проснулся. Должно пройти еще много часов, прежде чем рассветет. Время шло медленнее, чем обычно.
Вторник. Мы все рано собрались в гостиной. Тетя Йос была в тревожном состоянии. Это бросалось в глаза, потому что все остальные держались очень-очень спокойно.
— Нет, — сказала тетя Йос, — как вы не понимаете! Я не могу здесь больше оставаться. Мне надо домой.
— И где же твой дом? — спросила ее мать ворчливым голосом.
Тетя Йос помотала головой, подошла к окну и уткнулась лбом в стекло.
— Не могу вам этого объяснить, — сказала она. — Не могу объяснить, как это неприятно. Что-то случилось? Если что-то случилось, то скажите мне, — я не знаю, что произошло… Что-то произошло? Да или нет, скажите же мне наконец!
— Это ужасно, — сказала ее мать. — Нет, в нынешнюю зиму еще и это — мне не пережить.
Наконец-то раздался звонок в дверь.
Мне разрешили отнести вниз большой чемодан. У дверей стояли два серьезных парня, они хотели поддержать тетю Йос, но та отказалась:
— Отойдите, глупые!
Те опустили руки.
— Вы поедете на машине в Ларен, — сказал я ей.
Зван стоял рядом, Бет, понятно, тоже.
Зван сказал:
— Вы помните, как вы ездили в Харлем, тетя Йос?
— Да, ты маленький доктор, — сказала ему тетя Йос, — маленький умненький доктор, который все знает, но ничего не понимает. Только попробуй сказать, что это не так.
Мне стало жалко Звана. Он сейчас действительно напоминал старичка.
Бет сказала:
— Мне не разрешают поехать с тобой, мама. Я хочу поехать. Но мне не разрешают. Я поеду в Девентер. Потом скоро приеду в Ларен. Но сейчас мне не разрешают. Хочешь, я все равно поеду вместе с тобой? Но мы же не хотим ссориться, да? Мы никогда больше не будем ссориться, честное слово!
Бедняга Бет. Она говорила так много, чтобы не заплакать: быстро и много говорить помогает, я знаю по опыту.
Бет и Зван помогли тете Йос сесть в машину. Она не возражала. Она даже смеялась, как будто ее щекочут.
Еще несколько часов мы трое пробыли в доме одни.
Мы со Званом возились в холодной большой спальне. Неяркий дневной свет плохо освещал комнату. Зван медленно складывал книги в большой чемодан.
Эта кровать уже не была нашей кроватью.
Простыни и одеяло лежали совсем не так, как мы привыкли.
Волшебство растаяло.
При таком сером освещении наша со Званом комната выглядела слишком всамделишной и, как все всамделишные комнаты, была похожа на все-все скучные комнаты на свете.
Да и сам Зван был слишком всамделишным.
Мне до всамделишных мальчиков не было дела. И им до меня не было дела.
Я подошел к окну.
Морозные цветы на стекле стали такими прозрачными, что мне был виден канал Лейнбан. На той его стороне вырисовывался мой дом и деревья перед ним, а справа чернели баржи с углем.
Морозные цветы увядали.
— И чем это ты так занят? — спросил я у Звана.
Он поднял глаза.
— Мне надо собрать чемоданы, — сказал он.
— Ты вернешься?
Он не ответил.
— Почему ты ничего не говоришь? Не будь таким противным, Зван.
— Если ты хочешь взять какие-нибудь книги, — сказал Зван, — то бери, можешь забрать хоть все.
— Не нужны мне твои вонючие книги.
— Тогда не бери.
— А что Бет будет делать в Девентере?
— Отдыхать и спать; у дяди Пита и тети Сони это запросто, а у ее бабушки — нет.
— Ты тоже будешь отдыхать и спать?
— Нет, — сказал Зван.
— Так что же ты будешь делать?
— Потом я тебе об этом расскажу, Томас.
— Скажи же, черт побери, что у тебя на уме, Зван! Как я тут останусь один в Амстердаме?
— Когда тетя Йос поправится, — сказал Зван, глядя в пол, — я вернусь.
— Чего ты напускаешь туману?
— Разве я напускаю туману?
— Если я кому-то не верю, значит, он напускает туману.
— Хочешь взять патефон?
— Нет, — сказал я. И потом, чтобы не зареветь, начал говорить быстро-быстро: — Я поеду к папе в Пайне, я вчера получил от него письмо, обалденное письмо, тебе такого хорошего письма никто никогда не напишет, никогда, потому что у тебя нет папы, это самое лучшее письмо на свете, вот!
Зван снова посмотрел мне в глаза.
— Прости, Томас, — сказал он.
Вторник, ближе к вечеру.
Я опять ходил на Центральный вокзал, и опять у меня в кармане был только перронный билет. На этот раз я тащил тяжеленный чемодан и еще сумку с моими собственными вещами. Бет несла не очень тяжелую сумку с одеждой, Зван нес два тяжелых чемодана, зато он сейчас сядет в поезд и уедет. А дядя Пит нес чемодан с книгами, самый тяжелый из всех, я его вообще не мог поднять.
На перроне мы поставили все чемоданы на землю.
Мы встали все в кружок. Никто не говорил ни слова.
Дядя Пит был самым нервным человеком из всех, кого я видел. В такси у него раскокались очки. Сейчас он по очереди обводил нас своим приветливым близоруким взглядом.
Бет опять превратилась в маленькую школьную учительницу, на ней были берет и пальто с матросскими пуговицами.
