Ах да, тетя Йос поправилась, она теперь знает, что живет на Ветерингсханс, и она пишет мне чудесные письма. Бет мне еще не писала. Бет на меня сердится, об этом мне написала тетя Йос. Но она говорит мне, чтобы я не расстраивался из-за этого, она говорит, что сердиться можно только на того, кого любишь. Я сам пишу ей только коротенькие письма. Я боюсь писать ей все, что думаю.
Этот гнусный предатель в Америке, Томас, написал тебе самое длинное письмо в своей жизни. Ты, наверное, думаешь: вот ведь как наш Званчик расчувствовался. И ты прав, но мне наплевать. Ни один человек не может написать длинное письмо — и при этом не расчувствоваться.
Мы ведь когда-нибудь еще встретимся с тобой, правда?
Или ты в это не веришь? Честное слово, лучше верить! Как знать, что еще может произойти в нашей жизни. Я скучаю по тебе.
Пока, Томас, пока-пока!
Твой друг Пит Зван.
Понедельник. Я высовываю голову в окно.
Напевая французскую песню, папа тихонько спускается по лестнице; я почти не слышу, как он закрывает за собой дверь.
Я смотрю ему вслед. Он идет по каналу Регюлир, на мосту останавливается.
По его спине видно, что он думает: ой-ой-ой, кажется, я не попрощался с моим парнишкой.
Он оборачивается, видит меня в окне и принимается мне махать.
Машет так долго, что я начинаю нервничать.
Он вышел немного прогуляться, но от этого махания кажется, будто он больше никогда не вернется.
Сейчас август. Время каникул.
Все мои приятели, которых у меня вообще-то и нет, уехали кто к морю, кто в лес.
Вдоль канала под ручку идут мелкими шажками старичок и старушка. Они одеты во все черное, у старика на голове шляпа, у старушки — шляпка. Для этой парочки лета не существует, для них существует только боль в суставах. Им до сих пор никто не объяснил, что долгая зима уже позади.
Кто-то должен им это объяснить, но кто?
У меня перехватывает дыхание, когда я вижу, что в доме у тети Йос в гостиной кто-то ходит. Из-за этой чертовой тени я не вижу, кто это — мужчина или женщина, девочка или мальчик. Но в любом случае — в дом на Ветерингсханс кто-то вернулся.
Я бреду по каналу Лейнбан. Проходя по кривому переулку, сдерживаю шаг. Даже в этот солнечный-пресолнечный день здесь, в кривом переулке, темно и холодно.
Где же Олли Вилдеман?
Олли наверняка сидит потеет на берегу моря под Зандвортом. Олли потеет, даже когда ему надо думать над задачкой. Я потею в основном по ночам, когда мне душно от жары: эту жару чувствуешь, но не видишь, солнце хоть и зашло, но жару с собой не забрало.
Я думаю о Зване, который бегал, как сумасшедший, по Амстердаму и везде искал меня.
Я думаю о ночи в Апелдорне, когда я проснулся в уверенности, что Зван весь день искал меня в Амстердаме.
Странное дело.
Случайность это или не случайность?
«Иногда люди молятся богу, чтобы он послал им дождь, — рассказывал мне как-то папа, — и через минуту начинается ливень — это случайность».
Ох уж этот папа.
Я иду по Ден Тексстрат.
При мысли о письме от Звана принимаюсь мурлыкать себе под нос. Сейчас я перечитаю его еще несколько раз, и оно опять будет для меня новым.
Смотреть вокруг тоже помогает.
Вон толстая старуха на табуреточке. Чистит картошку. Время от времени перестает чистить и стирает пот со лба рукой, в которой держит нож.
Я останавливаюсь посмотреть на нее.
Кроме нее, на Ден Тексстрат ни души.
Старуха наклоняется и бросает картошину в ведро с водой. Брызги попадают ей на лицо, и ей это явно приятно. Но ей неприятно, что я на нее смотрю. Заметив меня, она качает головой: не смотри.
Улица, на которой все качают головой. Здесь ничего не меняется, сколько бы месяцев ни прошло.
На Ветерингсханс я звоню в дверь. Сердце готово выпрыгнуть из груди.
У них здесь не простой дверной колокольчик, а электрический звонок с приятным звуком. Но даже от этого звука тетя Йос, я знаю, страшно пугается.
Мне открывают.
Поднимаюсь по лестнице на свинцовых ногах. Может быть, тетя Йос тут уже давно не живет.
Наверху лестницы стоит зевающий мужчина с усиками, он почти не смотрит на меня.
— Госпожа Зван дома? — вежливо спрашиваю я.
— Да, дома, — говорит мужчина. — Оставь покупки У двери.
— У меня нет никаких покупок, — говорю я.
Только теперь он действительно замечает меня.
— Кто же ты тогда и зачем пришел?
— А Бет? Может быть, Бет дома?
— Ты учишься с ней в одной школе?
— Нет, — говорю я, — я не учусь в гимназии.
— Йохан, — доносится голос тети Йос, — дай мальчику двадцать пять центов!
— Это другой мальчик! — кричит ей мужчина.
— Какой другой?
— Ты кто? — спрашивает он у меня.
— Т-Томас, — говорю я.
— Какой-то Томас, — кричит он.
Тетя Йос ничего не отвечает.
— Ну я, наверно, пойду, — говорю я.
Мужчина ищет что-то в кармане, при этом прищуривает левый глаз. Наконец находит монетку и протягивает ее мне.
— Не надо, — говорю я. — А вы доктор?
Дверь гостиной открывается.
На пороге стоит тетя Йос.
Мне кажется, что она стала меньше ростом. Чушь.
Она по-прежнему тощая, как доска. На этот раз она очень красиво одета — в черную блузку из блестящей ткани с белым кружевным воротничком, в ушах длинные серьги, на губах темно-красная помада. Она даже курит сигарету.
Тетя Йос смотрит на меня.
— Ах, Томас, — говорит она, — не может быть. Какой ты бледный! Ты достаточно бываешь на солнце?
— Ох уж это солнце, — говорю я. — Ладно, я пошел. Ведь Бет все равно нету дома?
— Это приятель Звана, — говорит тетя Йос мужчине. — Приятель с канала Лейнбан.
— Ты поправилась, да? — говорю я.
Они смотрят на меня в недоумении.
— Тьфу ты, — говорю я. — В смысле — вам стало лучше, тетя Йос?
— В этом доме мы о моей болезни больше не говорим.
— А где Бет?
— Бет гостит у бабушки. Так лучше для нас обеих.
— А кто же моет посуду?
