– Ну и чего же вы сделали? – спрашиваю.
– А ничего не сделали, – говорит Санька, – так и жили…
Кочерыжки
– Мы только недавно прибыли, – рассказывал Санька по дороге, – так что не всех пока знаем, вот я тебя и поймал…
Я был рад, что он меня поймал, как-никак все-таки нашел себе приятеля, а что он сначала напугал меня, так это неважно.
– Вот и хорошо, что поймал, – говорю.
Мы подошли с ним к воротам лагеря, и он меня слегка подтолкнул, чтобы я, значит, не стеснялся, он мне перед этим сказал, что начальник лагеря «на войне» и старшая пионервожатая тоже, так что бояться некого.
Я хотел пройти в ворота, но часовые своими палками, на концах которых были флажки, загородили дорогу.
Санька как закричит на них:
– Да вы что, своего не признали? Зачем вас сюда поставили – непонятно!
Они только руками развели и посторонились.
Вот это Санька! Ловко нашелся, ничего не скажешь!
– Я же тебе говорил, – сказал Санька, – что тут никто еще толком друг друга не знает. Так что ты можешь быть спокоен на этот счет. Денька через два, конечно, дело сложнее будет. А сейчас… – он присвистнул, – шагай за мной!
– И обедать можно, никто не узнает? – спросил я.
– Тут сложней, – сказал он, – а ты есть, что ли, захотел?
– Да нет. Я просто так.
– Да брось ты стесняться, шагай за мной!
Я все его уверял, что ел недавно, а он меня и слушать не хотел.
Я возле кухни остался, а он прямо в кухню пошел. Выходит вместе с поваром, а в руке у него капустная кочерыжка.
– Погрызи, – говорит, – чтоб голодным не ходить.
– Да вовсе я не голодный, – говорю.
– Да ты грызи, чего ты ломаешься, – и сует мне эту кочерыжку. Да я ее и вправду не хотел.
– Грызи, грызи, – говорит повар, – а мало будет, за новой кочерыжкой приходи.
Санька радостно говорит:
– У них там кочерыжек видимо-невидимо!
И к повару обращается:
– Новенький, понимаете, только что прибыл, запоздал маленько, а есть хочется ребенку, – и мне моргает, чтобы я молчал.
– Ишь ты, – говорит повар, – может, котлету тебе вынести?
Повар пошел за котлетой, а я ему вслед закричал, что никакой котлеты мне не надо, но он все-таки вынес мне хлеб с котлетой и ушел, потому что у него каша могла подгореть.
– Знакомый? – спросил я.
– А как же! Знакомый! Котлету ведь дал. Ты мне-то дай половину.
Я ему хотел все отдать, а он взял половину, откусил и говорит:
– Вкусная котлета!
Я тоже стал есть, и котлета мне тоже понравилась.
Он себе полный рот котлетой набил и говорит:
– Не наешься… пойдем… еще котлету попросим… нас двое, скажем, а котлету нам одну дали… Знаешь, я какую пословицу придумал? Тот, кто много ест, никогда не пойдет на тот свет.
– Да ну тебя, не надо мне никаких котлет!
– Как это так не надо? Два человека одну котлету едят – это же форменное безобразие!
Я и оглянуться не успел, как он еще одну котлету притащил. Я никак не хотел у него половину брать, так он мне ее насильно всучил и все свою пословицу повторял.
– А за кочерыжками ты можешь всегда приходить, – сказал Санька, дожевывая котлету.
– Не надо мне кочерыжек, – сказал я. – Терпеть я не могу эти кочерыжки!
– Ну, не надо так не надо, – сказал Санька. Он вздохнул. – Я, понимаешь, никогда не знаю, когда я наелся, все ем, ем, пока живот, как мяч, не надуется.
Вышел повар с ведром кочерыжек.
– Может, вы стесняетесь, ребята, так вы, ребята, пожалуйста, не стесняйтесь, берите-ка, берите кочерыжки!
Я назад отступил и говорю:
– Нет, нет, мы не стесняемся…
– Вы там ребят созовите, пусть они за кочерыжками приходят, – сказал он.
– Война окончится, – сказал Санька, – они и заберут.
– Скорей бы она окончилась, – сказал повар, – а то кочерыжки тут зря пропадают.
Он ушел со своими кочерыжками, а мы пошли по лагерю. Саньке как хозяину хотелось мне весь лагерь показать.
– Если тебе кочерыжки нужны будут, так ты завсегда можешь за ними приходить, – сказал Санька.
– Не очень-то я люблю их, – сказал я.
– А я их люблю, – сказал Санька.
– Чего же ты у него все ведро не съел?
– Как же я столько съем?
– Зато никогда на тот свет не пошел бы, – сказал я.
– Я и так не пойду, – сказал он.
В лагере
Мы шли по лагерю, а Санька говорил:
– Как с людьми беседовать – я знаю. У меня на это есть талант, мне все говорят, что у меня есть талант с людьми беседовать. А у тебя этого таланта, по всей видимости, нет, так ты лучше помолчи, когда я с людьми беседую.
С людьми он действительно здорово беседовал.
– …Лагерь у нас хороший, зря ты все-таки частным образом живешь…
– Это все родители придумали, – сказал я.
– А ты что, слова не имеешь? Взял бы и сказал: мол, так и так, пошлите, мол, меня в пионерский лагерь, не желаю, мол, я частным образом жить, а хочу с коллективом… Они бы тебя с удовольствием послали, ты-то им, наверное, надоел со своими штучками.
– Какими штучками?
– Откуда я знаю какими? Каждый ребенок разные штучки вытворяет, ты что, скажешь, ничего не вытворяешь?
Я не знал, что ему на это ответить, потому что я действительно кое-что вытворял.
– И родителям хорошо, и тебе хорошо.
– Если так хорошо, чего же тогда они меня не отправили?
– Да ты сам не видишь что хорошо?
– Вижу.
– Голову надо иметь.
– Что же, мои родители головы не имеют?
– Да ты родителей не трогай! – сказал он. – Чего это ты своих родителей трогаешь? Это ведь твои родители!
– Это ты трогаешь, а не я!
Он подпрыгнул, хлопнул в ладоши и заорал:
– Ха! Вот фрукт!
– Чего это ты так со мной разговариваешь?
– Это ты так со мной разговариваешь, это ты не умеешь с людьми разговаривать!
Я вспомнил, как он здорово с людьми разговаривал, и мне показалось, что это я во всем виноват.
– Да брось ты, Валька, – сказал он, – имя у тебя теперь новое, нервы тебе трепать теперь нечего, и спорить со мной на эту тему тоже нечего, раз у меня на это самый настоящий талант…
