— Ну, как? Не велик? — говорит Пал Палыч.
— Что вы, — говорю, — как раз! — Я испугался, что вдруг он мне будет велик и мне не дадут его.
— Ну, я очень рад. Забирай свой костюм. Ты ведь знаешь, когда начало?
Конечно, я знал, когда начало. Как можно не знать!
Когда я надел дома этот костюм и жабо и колпак и стал строить рожи, кривляться, я всё смотрел и смотрел на себя, удивляясь всё больше и больше, какие замечательные бывают на свете костюмы!
Я обедал в этом костюме. Даже колпак не снял, так в колпаке и обедал.
— Сними малахай-то свой, — сказала мама.
Это она про колпак так сказала.
Я всё быстро съел и колпак не снял.
Потом я вышел во двор. Мой костюм всех поразил. Правда, кто-то сказал из окна:
— Да ты что, одурел! Ведь зима на дворе!
Но я не обратил внимания. Мне совсем не было холодно. Я ходил высоко подняв голову. За мной шли братья Измайловы. Весь двор смотрел на меня.
Я ещё долго ходил бы. Не так уж мне холодно было. Но мама взяла меня за руку. И притащила домой.
Весь день я не снимал костюм. Выступал перед мамой, кривлялся, прыгал через скамейку, снимал колпак и становился на голову. Что я только не делал!
В три часа я надел пальто, шапку, колпак взял под мышку и вышел.
У входа в школу надел маску. Никого ещё не было. Я пришёл раньше всех. Я долго ходил по школе. По этажам, по всем лестницам, по пустым классам.
В одном классе была тётя Даша. Она убирала класс. Тётя Даша меня не узнала. Ещё бы! Ведь я был в маске. Но костюм ей, наверно, понравился. Потому что она улыбнулась.
Я всё стоял и стоял в дверях. Может, что-нибудь скажет, похвалит костюм. Тогда тётя Даша сказала:
— Иди, милый, отсюда, гляди, пыль какая…
Я пошёл в зал, где ёлка. Там уже было много ребят. Играл оркестр. Летел серпантин. Пели песни. Карнавал уже начался. Каких только костюмов тут не было! И Буратино с длинным носом, и три мушкетёра, и Золушка, и Карабас Барабас, и казак в бурке. Правда, бурка была из картона, зато шашка что надо! Как настоящая шашка. Шашка тащилась по полу, а сам казак ходил осторожно, чтоб бурка с него не свалилась, он всё поправлял её. Потом в зал въехал конь со всадником. Я вовсю смеялся. Тем более что тот, кто был лошадью, вдруг маску снял и сказал:
— Мне так не видно! — И мы все узнали Гришаткина. Вот так лошадь!
А тот, кто сидел на Гришаткине, слез с него и говорит:
— Эх ты, Колька, не мог потерпеть! Может быть, нам бы премию дали!
Но маску не снял, и мы его не узнали. Гришаткин встал и ушёл, а всадник за ним пошёл. Ну, смеху было!
Пал Палыч увидел меня и спросил:
— Ну как?
— Очень смешно, — говорю.
Кто-то сказал Пал Палычу:
— Подумать только: где-то война, а здесь всё своим чередом…
Я пошёл казака искать.
Народу ещё прибавилось. Я не нашёл его сразу. Вдруг слышу, кто-то зовёт меня. Да это же сам казак! Это Мишка, сын дяди Гоши! Я по голосу сразу узнал.
— Это ты? — говорит. — Ишь ты какой!
— Я, — говорю, — знаменитый клоун! Сын Горхмаза!
Он говорит:
— А я знаменитый казак! Ты мою шашку видел?
— А это видел? — говорю. — Жабо!
— Жабо?
— Вот именно, — говорю, — жабо, а не что-нибудь!
Он засмеялся и говорит:
— Жаба! Жаба!
— Не жаба, а жабо! — говорю. — Дурак ты!
— Как ты смеешь мне так говорить! — и за шашку хватается.
Потом мы помирились, и он говорит:
— А ну покажи жабо! Хорошее жабо.
— А у тебя, — говорю, — шашка хорошая. Мне твоя шашка нравится. Только бурка твоя мне не нравится.
— Да, бурка у меня неважная, всё время валится. Поплясать хочется, а нельзя. Можно только ходить, и то медленно…
— Да сними ты её, — говорю, — и всё!
— Какой же тогда, — говорит, — я казак буду!
— Был, — говорю, — казаком, и хватит.
— А ты жабо своё снимешь?
— Зачем мне жабо снимать, если оно не мешает.
— Как хочешь, — говорит, — а я свою бурку сниму. Надоела мне эта бурка!
Он отдал её первокласснику. А тот её бросил. Тогда он позвал Золушку и говорит:
— Вот тебе, держи…
И мы с ним побежали к ёлке.
У меня стало такое хорошее настроение! Мы так плясали, что даже игрушки попадали. Не все игрушки попадали. Но две-три игрушки упали. Потом их обратно повесили. А какие мы пели песни! Мы пели: «Ёлка, ёлка, зелёная иголка», и «В лесу родилась ёлочка», и «Ёлки, ёлки, какие ёлки!», и «Новый год, Новый год много счастья принесёт»…
Весёлый был карнавал!
Обратно мы шли вместе с Мишкой. Он мне про отца рассказывал, про дядю Гошу. Про то, что он хочет уехать куда-то, совсем в другой город, поскольку он здесь засыпался, а как засыпался, Мишка не знал, он только знал, что засыпался. А мать его ехать не хочет. Поскольку она не засыпалась. А Мишка ждёт не дождётся. Он путешествовать любит.
Мы всю дорогу смеялись. Всё карнавал вспоминали. Столько я никогда не смеялся. Я про всё на свете забыл. Я даже забыл снять колпак. Так и шёл в колпаке.
Радостный, я вбежал в комнату. Я всё не снимал колпак. С него стекала вода. На улице шёл мокрый снег. На столе я увидел записку. Не записку, какую-то просто бумажку. Я стал читать:
…Войсковая часть № 15/40 извещает Вас, что
Ваш муж геройски погиб в боях под Москвой…
Числа… Года. Похоронен в деревне Дубки.
30. 1 Января
…Папа мой украшает ёлку. Сначала мы украшали все вместе — я, мама, Боба и папа, потом мы пошли спать, а папа остался. Он ходил вокруг ёлки на цыпочках и говорил сам с собой. Но я слышал, что он говорил, хотя он говорил очень тихо, я видел его и слышал: «Вот этот заяц пойдёт сюда, нет, пожалуй, сюда… а вот этот шар перевесим вот так… ну, а это уже никуда не годится — три шара вместе! Куда ни шло — два, но не три же! Мы их перевесим…» — «Иди спать», — говорит ему мама. «Спите, спите, — говорит он, — я хочу этот шар перевесить. И вот эту грушу…» Потом он садится на стул. Долго смотрит на ёлку…
Это было в прошлом году.
Больше я не увижу папу.
Мой папа убит.
Мне казалось, война — это что-то такое, где палят пушки, и мчатся танки, и падают бомбы, и ничего не случается. Просто пушки палят, танки мчатся, бомбы падают, и ничего не случается. Кричат «ура» и побеждают.
