Но если семейные врачи смогли выполнять плановые показатели и зарабатывают сейчас огромные деньги, почему нынешнее правительство оставило их рабочий контракт без изменений? Главная причина в том, что еще несколько лет назад семейным врачам не хватало энтузиазма и мотивации. Они очень много работали в ужасных условиях, получая весьма скромные зарплаты. Многие рано выходили на пенсию или уезжали за границу, и в ряде регионов возникли серьезные проблемы с тем, чтобы найти врача, пожелавшего бы работать терапевтом. С учетом того, что для обучения терапевтов нужно не менее десяти лет, их нехватка могла быстро привести к упадку всей системы здравоохранения. К тому же пациентам пришлось бы еще дольше ждать в очереди на прием. Положительные сдвиги в сфере здравоохранения способны переломить итоги выборов, и, думаю, лейбористы почувствовали, что нужно мотивировать врачей не уходить из профессии, иначе партия рискует проиграть выборы 2005 года. Повышение зарплаты вкупе с отменой обязательной работы по вечерам и в выходные привело к тому, что многие превосходные терапевты не стали выходить на пенсию раньше времени. Кроме того, это побудило молодых перспективных врачей заняться общей практикой: при прежних условиях они могли предпочесть работу в больнице или уехать за границу. Немало женщин-врачей также решили остаться в профессии, потому что получили право на гибкий рабочий график, позволяющий больше времени проводить с семьей. Это помогло улучшить качество работы терапевтов и избежать их дефицита в стране. С изрядной неохотой я также должен признать, что, пусть я и ненавижу бюрократию, система плановых показателей внесла некоторый вклад в укрепление здоровья населения и помогла повысить качество лечения пациентов с хроническими заболеваниями.
Не стоит забывать и вот о чем: хотя нам и платят из бюджета НСЗ, но каждая амбулатория – это, в сущности, небольшое самостоятельное предприятие, руководитель которого относительно свободно принимает управленческие решения, касающиеся оплаты, оказываемых услуг, приема пациентов и режима работы. Разумеется, приходится соблюдать многочисленные правила, устанавливаемые Трастом первичного здравоохранения и правительством, но во многих вопросах семейные врачи сохранили свою автономию. Как и в любом бизнесе, если предприятие функционирует эффективно, оно приносит прибыль. Появление новых услуг, таких как проведение простых операций, приносит дополнительные деньги. А врачи-партнеры потом уже сами решают, на что их потратить. Они могут либо вложить их в дело, чтобы улучшить работу амбулатории, либо положить себе в карман. Большинство пробовали и то и другое. Те из нас, у кого достаточно сил и мотивации, чтобы организовывать оказание новых услуг и выполнять плановые показатели, в конечном итоге и зарабатывают больше.
Многие дополнительные услуги, которые мы теперь имеем право предоставлять, раньше оказывались исключительно в больницах. Например, Траст первичного здравоохранения может решить, что перечисляет больницам слишком много денег за вазэктомию
[34]. Да, в больницах вазэктомию проводили на протяжении многих лет, но это влетало в копеечку. Больницы не заинтересованы в получении прибыли, так что финансовая эффективность их услуг может оказаться под вопросом. В такой ситуации ничто не мешает терапевту воспользоваться возможностью – научиться проводить вазэктомию и включить ее в список амбулаторных процедур. Потом в газетах, конечно, напишут, как много он зарабатывает, однако он сэкономит НСЗ гораздо больше денег, чем получит сам. Семейный врач хорошо зарабатывает, но при этом он берет на себя дополнительную ответственность и приобретает новые навыки. Наконец, он рискует потерять этот источник доходов в будущем, если кто-нибудь предложит те же услуги по более выгодной для бюджета цене.
У вас может остаться неприятный осадок от прочитанного, да я и сам не планировал попасть в агрессивный мир бизнеса, когда решил стать врачом. Некоторые превосходные терапевты отказались от современных нововведений и продолжили все делать по старинке. Они не обращают внимания на плановые показатели, а вместо этого стараются максимально помочь пациентам. Зарабатывают они не так уж много и заслуживают всяческого уважения. Проблема в том, что их постепенно вытесняют врачи, принявшие новый порядок.
Будучи молодым и отчасти склонным к идеализму, я все еще пытаюсь разобраться, какой вариант выбрать. Я хочу хорошо зарабатывать, но при этом не желаю, чтобы меня поглотила жадность, навязываемая врачам современной политикой в области здравоохранения. Скорее всего, я предпочту работать за зарплату, когда терапевтам платят четко установленную сумму за четко установленное количество рабочих часов. Такие врачи не получают денежных премий за выполнение плановых показателей, но зачастую проделывают немало работы для того, чтобы те были достигнуты. Они зарабатывают порядка шестидесяти-семидесяти тысяч в год, но при этом избегают бюрократии и бумажной возни, с которыми приходится иметь дело врачам-партнерам.
Фокусы Анджелы
Как-то субботним вечером я в очередной раз подрабатывал дежурным терапевтом-консультантом. Я сидел в холодном крохотном вагончике, стоявшем на парковке центральной больницы, и отвечал на звонки пациентов со всего города, которые нуждались в помощи терапевта. Я не знал никого из звонивших, но с большинством проблем обычно можно разобраться по телефону, а при необходимости я всегда мог заехать к пациенту домой.
Вечер выдался относительно спокойный. Я проконсультировал парочку молодых матерей, съездил к пожилой даме, страдающей инфекцией мочевых путей, и уже собрался идти домой. На часах было почти одиннадцать, когда зазвонил телефон, и я решил ответить на последний звонок.
Пациент: Могу я узнать, с кем разговариваю?
Я: Разумеется. Меня зовут доктор Дэниелс. Чем я могу вам помочь?
Пациент: Здравствуйте, доктор Дэниелс. Меня зовут Анджела, я собираюсь покончить с собой, и это все ваша вина.
На этом трубку повесили. Я попытался перезвонить, однако линия все время была занята. На компьютере высветился номер телефона и адрес пациентки, но никакой другой информации о ней не появилось.
Я никогда не встречал Анджелу раньше – и при этом вот-вот должен был стать виновным в ее смерти. Даже в дни, когда мной овладевал очередной приступ самолюбования, я знал, что вряд ли совершенно незнакомый человек станет сводить из-за меня счеты с жизнью. А еще я сильно сомневался, что Анджела действительно решила умереть. Но делать все равно что-то надо было. Вот только что? Я ничего о ней не знал. Интуиция подсказывала, что лучшее всего забыть об этом звонке, а любые другие варианты – пустая трата времени.
Проблема в том, что все звонки, поступившие дежурному консультанту, записываются, и если назавтра Анджелу обнаружат мертвой, то я не смогу заявить, что ничего не знал. Меня отнюдь не прельщала перспектива объяснять потом в суде, почему я ничего не предпринял, хотя человек недвусмысленно дал понять, что собирается покончить с собой. «Я считал это пустой тратой времени, ваша честь», – наверное, не самая удачная линия защиты.
