Заметим, что к началу ХХI в. ситуация не только не улучшилась, но и усугубилась. Дисбаланс в западной культуре знания расширенно воспроизводится за счет того, что представители позитивной науки препятствуют устранению этой, по мнению Шелера, «чудовищной односторонности» куда больше, чем сторонники философского прагматизма, «так как их мнимо умозрительная «теоретическая» наука неправомерно занимает место возможного образовательного и спасительного знания в человеческом духе»
[382]. Отметим словечко «мнимо», которое автор выделил курсивом. Оно может вызвать недоумение, причем не только у сторонников научной философии и социологии. Шелер различает подлинное умозрение, характерное для философского и религиозного познания и ориентированное на постижение сущностей, и псевдоумозрение позитивной науки, ориентированной на труд, достижения, господство и т. п. Последнее создает «формально-механическую картину мира», составляющую ядро научного мировоззрения. Шелер понимает такую «ориентацию», разумеется, не психологически, вообще не как субъективный реальный процесс – индивидуальный, социально-групповой, институциональный, национальный и т. п. Речь идет о философско-антропо-логической «укорененности» научного познания, о конститутивном для науки родовом человеческом антропоцентризме и антропологизме. Наука, подчеркивает Шелер, «объективно бессмысленна и вообще бесцельна, если не служит практически-техническому изменению мира»
[383]. Эту линию философско-антропологической «укорененности» социальных институтов как социологическую интерпретацию кантианского трансцендентализма развил впоследствии А. Гелен.
Сложившийся в западной культуре дисбаланс между тремя основными видами знания сказался на современной Шелеру системе высшего и народного образования. Шелера беспокоит односторонность картины мира, которая сложилась у современного человека в результате агрессивного вытеснения научным знанием других видов знания. Он озабочен тем, что немецкая система высшего образования не только воспроизводит такую односторонность, но и постоянно усугубляет ее, поддерживая в рамках университета только прогрессирующую специализацию научного знания. Картина мира получается уже не только односторонней, но и крайне узкой. Его как философа-персоналиста тревожит то, что в университете не уделяется должного внимания образованию как процессу формирования личности человека, его становления. Педагогические, воспитательные аспекты образования по большей части все больше игнорируются.
Наконец, у Шелера как философа и социолога культуры были и другие, глобальные опасения: «не может ли весь процесс западной цивилизации, этот столь односторонне и сверхактивно направленный во вне процесс, оказаться в конечном счете опытом с негодными средствами (рассматривая исторический процесс как целое), если его не будет сопровождать противоположное искусство завоевания внутренней власти над всей нашей психофизической «жизнью», автоматически протекающей на уровне ниже духовного, искусство погружения, ухода в себя, терпения, сущностного умозрения. Не может ли случиться так, – я беру крайний случай, – что человек, ориентированный только на внешнюю власть над людьми и вещами, над природой и телом, без указанных выше акций и противовесов в виде техники власти над самим собой, в конце концов кончит противоположным тому, к чему он стремился: его все больше и больше будет порабощать тот самый естественный механизм, который он сам усмотрел в природе и встроил в природу как идеальный план своего активного вмешательства? Бэкон говорил: «naturam nisi parendo vincimus»
[384]. Но разве нельзя точно так же сказать: «naturam paremus, si nil volumus quam naturam vicere»
[385]?»
[386].
Абстрактный схематик или глубокий исследователь современного общества?
Сказанное выше делает вполне понятным стремление Шелера направить становление системы высшего и народного образования в Веймарской республике по новому руслу. Оно выразилось в проекте реформы немецкого университета, одновременной с проектом создания народного университета. Последний должен был, с одной стороны, удовлетворять возросшие запросы рабочего класса и других слоев населения, с другой – не вводить их в «дьявольский» соблазн «пролетарского социализма». Характерно, что в своем проекте Шелер не требует количественного и качественного роста философского знания в немецком университете, который, по его словам, выродился в «„застенчивый вуз“, специальную высшую школу „с нечистой совестью“»
[387]. Шелер делает акцент на разделении исторически сложившихся в университетском образовании Германии трех ориентаций – профессиональной и специально-научной, научно-исследовательской и человечески-образовательной – и их последующем распределении по самостоятельным высшим учебным заведениям. Последние должны были, по его замыслу, активно взаимодействовать между собой и народным университетом, сформированным на новой основе. Такое предложение может показаться странным.
В самом деле, почему Шелер как поборник возрождения метафизики, как автор одной из самых глубоких в ХХ веке работ по философии знания и образования
[388] не поддержал проект университетской реформы министра культуры Пруссии К. Г. Беккера? Ведь этот проект предусматривал реконструкцию немецкого университета в духе лучших философско-гуманистических образцов Германии.
Но в том-то и дело, что будучи, наверное, одним из самых ярких после Ницше критиков сциентизма в ХХ в., Шелер никогда не был «антисциентистом» в буквальном и расхожем смысле этого слова. Он нигде и никогда не ставил под сомнение необходимость, полезность и ценность научного познания с характерной для того прогрессирующей специализацией знания. Он принимал его таким, какое оно есть, осознавая бесперспективность попыток искусственной «философизации» современного университетского образования и научно-исследовательской практики. «Если же не пойти навстречу этим, несомненно, историческим тенденциям к возрастанию удельного веса профессионального и специального образования в университетах, если, как того желает Беккер, в духе Гумбольдта, Фихте, Шлейермахера пытаться в нем делать ставку на ведущие и руководящие должности созидателей духовных синтезов большого стиля, – короче говоря, если снова однобоко настаивать на образовательной задаче университета, то последствия будут двойственными: научно-теоретическая реакция в виде потуг приостановить неуклонную естественную тенденцию к специализации исследования и мощное давление со стороны в любом случае необходимого специального и профессионального обучения, которое в обход и помимо университета будет вынуждено прокладывать себе другие пути и искать другие места», – писал Шелер
[389].
