– Что ты, спасибо! Завтра – это просто замечательно!
Младшенькая повесила трубку, вытерла мокрые ладони и поднесла их к лицу – они пахли металлом. «Уф, завтра он приедет к нам. Сегодня не может. Но он обрадовался мне – он засмеялся, когда узнал меня! Ура!» Она, счастливая, отправилась домой – надо было продумать, как одеться дома и что сказать маме, когда ей принесут стопку учебников.
После ужина Младшенькая походила вокруг матери и неожиданно воскликнула:
– У нас столько мусора на полу. Давай я подмету.
Мама внимательно посмотрела на пол, ничего особенного не увидела, но согласилась:
– Конечно, хуже не будет.
Младшенькая тщательно подмела, заодно повесила кухонное полотенце, которое вышила сама, потом протерла подоконник и выставила на него большую герань.
– Зачем ты это сделала? – удивилась мать.
– Так красивее. Мне вообще захотелось похозяйничать. Сейчас пойду убирать в гостиной.
– Погоди, что значит – убирать?! Папа отдыхает! Ты же знаешь, он вчера вечером плохо себя чувствовал.
Петр Никанорович действительно болел и большую часть времени проводил у себя в кабинете. В доме никогда не шумели, не устраивали вечером громких разговоров и по телевизору смотрели только программу «Время».
– Мама, знаю. Я тихо пол протру. Пыль вытру.
– Сегодня убирали. И пыль вытирали. И скатерть на столе свежая. – Мать заметила, как Младшенькая влезла в шкаф за салфетками и скатертями.
– А если мне хочется такую? – Она достала яркую, расшитую красными нитями, болгарскую скатерть.
– Понимаешь, она красива, но не подходит на этот стол. Что ты вдруг такую деятельность развела?
Младшенькая и на этот раз ушла от ответа. Она поняла, что радикально изменить вид гостиной, в которой она собралась принимать завтрашнего гостя, не дадут. Она поняла, что мама не разрешит вытащить из бара красивые бутылки и расставить в художественном беспорядке на сервировочном столике. Она также не разрешит разложить журналы на английском языке на диване – вроде их только-только читали да забыли убрать. Мама уже однажды назвала это интерьерной пошлостью и дешевкой. Но хотя бы большой блестящий поднос с сифоном и высокими бокалами можно поставить?! Пока Младшенькая как можно деликатней формулировала вопрос про сифон, мама произнесла:
– Завтра будете хозяйничать одни. Мы с папой едем к Овчинниковым. У них юбилей. Они в ресторан приглашают. Не знаю, как папа это выдержит, но, с другой стороны, ему надо развеяться. С людьми поговорить. И Овчинниковы обидятся, если мы не приедем. Шоферу я сказала, чтобы он заехал к пяти.
У Младшенькой аж дух захватило: «Это же надо! Как все совпало! Никого не будет, когда придет Вадим! Они останутся одни, они смогут поговорить! Они… Они даже могут поцеловаться!»
– Мам, не волнуйся. Все нормально будет. А папе и вправду надо куда-нибудь сходить. Нельзя же все время в своем кабинете сидеть.
– Он не сидит, он работает. Но все равно… – Маруся вздохнула. Здоровье мужа ухудшалось, и она всеми силами старалась его поддержать.
Ровно в пять родители уехали. Собирались так долго и так ворчали, что казалось, поездка не состоится.
– Муся, не хочу я никуда идти. Что я буду там людям настроение портить своим видом! – бурчал отец, а мать его уговаривала, доставала из шкафа костюмы и галстуки. Младшенькая все это время сидела в комнате над учебником. Она очень боялась, что все сорвется – что родители останутся дома и будет ужасная сцена, когда неожиданно придет Вадим с учебниками. Да еще обмолвится о курсах, на которые она якобы записалась. И надо будет потом объяснять все матери. Отца она не боялась, отец даже если и был недоволен, то не задавал неприятных вопросов.
Наконец в доме стало тихо. Родители уехали, оставив в своей спальне беспорядок – это было так необычно, что Младшенькая, походив по квартире, вернулась и все развесила по шкафам. Тяжелые, пахнущие одеколоном и чем-то лабораторным костюмы отца и материнские платья аккуратно разложила в пакеты – мать была аккуратисткой и упаковывала каждую вещь отдельно. Складывая тонкое платье, Младшенькая приблизила его к лицу и вдохнула запах детства. Сколько она помнила, от матери пахло именно так – пудрой, нежной, розовой, которая была рассыпана в большом стеклянном сосуде.
Дом был пустым и тихим, и Младшенькой отчего-то стало грустно. «Странно, почему людей любишь больше, когда их нет рядом. Когда они далеко. Наверное, потому, что боишься, что они больше никогда не появятся». Она едва не расплакалась, припомнив, что отец выходит к столу редко, обедает и ужинает у себя и всеми силами старается, чтобы они, дочери, не заметили, как он болен. Мать же никогда ничего не скрывала от них, и, как только врачи поставили диагноз, она предупредила:
– Сердце у отца в очень плохом состоянии. Могла бы помочь операция, но пока он слишком слаб. И потом, на нее еще надо решиться.
Сестры вели себя соответственно ситуации в доме, но младшей все равно не верилось, что с отцом может что-то случиться. Сейчас, после ухода родителей, она вдруг ощутила непрочность домашнего мира. «Как их жаль. И отца, и маму». Страх будущего одиночества охватил ее, и даже мысль о сестре, которая всегда будет рядом с ней, не помогла. Сестра ею пока воспринималась как часть обстановки, привычная глазу, о которую иногда стукнешь коленку, но без которой вполне можно обойтись.
Младшенькая, наведя порядок в спальне, вернулась к себе. Она посмотрела на часы и решилась на то, что хотела сделать еще раньше. Она попыталась придать квартире, как ей казалось, современный облик. «Так, папина коллекция коньяков! Надо ее выставить на стол. Бутылки красивые. Потом журналы, которые так не любит мама. Потом сифон и высокие стаканы – они должны стоять тут же, рядом с бутылками». Она бормотала это и суетилась в гостиной. Ей хотелось, чтобы в комнате было что-то легкомысленное, что-то, что придало бы обстановке раскованное настроение. Она хотела, чтобы Вадим увидел, что она – современная, уже взрослая девушка и он вполне может с ней встречаться.
– «Как же надоело быть школьницей!» – воскликнула Младшенькая вслух, забыв, что минуту назад жалела о неизбежных переменах в семье, которые связаны именно с возрастом, с ее взрослением.
Наконец все было готово. Комната, потеряв вид классической гостиной, приобрела странный вид – не то комната отдыха в санатории, не то студенческое общежитие. В центр ковра Младшенькая водрузила два круглых пуфика – она их стащила у матери из спальни и решила, что на них и пригласит присесть Вадима.
Часы показывали шесть. «Ну, сейчас он должен уже приехать. Он же сказал – вечером!» – сказала она себе, причесываясь в ванной. Она чуть-чуть подушилась духами матери и, бросив напоследок взгляд на свое отражение, вслух произнесла:
– Не понравлюсь – ему же хуже! – В голосе прозвучали угроза и преждевременная обида.
В семь часов она подошла к окну и стала внимательно смотреть на арку, которая вела во двор и к подъездам. Там, в темноте вечера, в желтом свете фонарей возвышались фигуры каменных львов, мимо них спешили жильцы. Они появлялись, пересекали двор и исчезали в темноте подъездов. Младшенькая им позавидовала – было что-то правильное в усталой походке этих людей, в их неторопливости – ведь обратный путь домой уже преодолен и у порога можно расслабиться, пройтись неторопливым шагом, остановиться, чтобы перекинуться парой слов с соседом. Было что-то привлекательное в этой законченности действия – день начался – день завершился, и он не прошел даром.
