А увидев пылающее, как пион, лицо и дрожащие губы девицы, Наталка вдруг вспомнила свою кошку Нюсю, которая летом принесла в зубах еще слепого котенка в дом и положила перед ошарашенной Наталкой. Потом стала его облизывать, поглядывая на хозяйку. Кошкин взгляд был точно такой, как сейчас у Катьки. Наталка тогда не стала никуда девать котенка, как это делала ежегодно, – оставила. Вон он сейчас гарцует по всему двору, курей пугает!
Сергей старался изо всех сил. Он несколько раз без всякой надобности переставлял на столе тарелки, потом догадался и, взяв деликатно женщин за плечи, усадил их за стол. Все занялись едой, что разрешило напряженность. Как только Наталка хотела все-таки побранить молодых, у нее перед глазами возникала Нюся с котенком. Чертыхнувшись про себя, женщина поднялась из-за стола и сварливо бросила:
– Никакой пышной свадьбы, только вечеринка! Нечего врагам глазеть на живот выше носа!
Счастливый Сергей подхватил:
– Да, мама, конечно! Дядя Павел говорил, что они тоже не будут делать пышную свадьбу. Потому что он был уже один раз женат.
При упоминании брата Наталка недовольно поморщилась и направилась в свою комнату. Сергей, бросив вдогонку:
– Мам, мы будем ночевать у Кати! – ушел с Катериной в ее дом.
На неделе Павел ездил в Озерки к Насте, предварительно попросив сестру приглядеть за его скотиной. Наталка, все еще обиженная, по привычке ворчала, но соглашалась. Однажды, не выдержав, ревниво спросила сына:
– Почему Настя выбрала в женихи Пашку? Она же тогда еще не знала, что у тебя есть Катька?
Серега, постоянно пребывающий теперь в приподнятом настроении, шутливо ответил:
– У дяди Паши легкая рука оказалась.
Настя изумленно подняла брови кверху, а Сергей весело продолжал:
– Настин брат Федька рассказывал, что раньше все женихи давили Насте на коленку, она от них убегала. А наш Павел Данилыч ей подошел.
Месяц спустя оба события – женитьбы Павла и Сергея – отметили общей скромной вечеринкой. Настя сидела в подвенечном наряде, а Катька – в просторном, скрывающем ее живот платье. На этом настояла Наталка, что Настю нисколечко не огорчало. Празднество состоялось в доме Сергея. Гостями были Антон Буруля и Гришка со своими семьями. У брата Пашки Наталка была посаженной матерью. Со стороны Катьки родственников не было, но, глядя на ее сверкающие от счастья глаза, они ей и не нужны были. Она к тому времени осмелела и называла Наталку мамой. Мама пока еще не разобралась в своих чувствах – нравится ей это или нет, и дипломатично молчала.
После свадьбы Настя стала наводить красоту в холостяцком доме Павла. Старалась во всем советоваться с мужем. Постоянно в последнее время улыбающийся Павел согласен был со всеми нововведениями жены. Что бы она ни делала, ему казалось – хорошо. Сам он всю зиму занимался ремонтом сеялок и разного полевого инвентаря. Работал на пару с соседом Гришкой. Когда в процессе ремонта нельзя было вытащить прикипевший болт, Гришка со значением говорил:
– Давай, Данилыч, попробуй с легкой руки! У тебя получится!
Пашка, втихаря от рабочих, показывал Гришке кулак и выворачивал болт.
Гриша, приписывающий все заслуги в удачной женитьбе Павла себе, время от времени справлялся, как у молодых идут дела. Иногда шутил, спрашивая, когда будут колоть одного кабанчика, зачем кормить двоих?
Павел Данилыч серьезно отвечал:
– Держим до конца весны, тогда и заколем. Как раз будет на что справить крестины.
У Сереги крестины справляли зимой. Крестным отцом маленькой Наталочки взяли дядю Павла. Сразу после рождения ребенка Наталка забрала невестку и внучку в свой дом. Как она сама выразилась:
– Ребенка воспитывать надо с первых дней!
Правда, пока что воспитание распространялось только на Катерину: на малейшее покряхтывание Наталочки Катерина немедленно должна была бросать любую работу и бежать к ребенку, хотя бабушка от внучки не отходила ни на шаг.
Сергей между тем окончательно сломал ставший ненужным забор, разделяющий Катькин и его дворы, и по весне планировал вместо покосившейся Катькиной хаты постройку нового дома.
Брошка
Два раза в месяц в село приезжал старьевщик – еврей Мошко. Настоящего имени его никто не знал. Но поскольку сельчане всех евреев называли Мошками, так и он стал Мошком. Поначалу он злился на эту кличку. Особенно когда ребятня бежала за его повозкой и кричала:
– Мошко, Мошко приехал!
Потом привык и покорно откликался на это прозвище. Иногда некоторые особенно хулиганистые мальчишки кричали:
– Эй, Мошко! Съешь свиного сала!
От таких слов старый еврей краснел, сильно гневаясь. Его рыжая кобыла Бронька, привыкшая к детскому гвалту и равнодушно жевавшая овес, вздрагивала и прядала ушами, поскольку последующий монолог был обращен к ней:
– Бронька! Доедай быстрее овес! Мы поедем-таки в другое место. В этом селе плохие дети!
Старьевщик неторопливо поправлял солому в повозке, показывая этим, что задерживаться не намерен.
Какую-то минуту длилась тишина. Потом начинали плакать самые маленькие. Они держались одной стайкой, в силу малолетства ничего у старьевщика не меняли, а просто приходили поглазеть.
Мальчишки посолиднее, лет семи, подходили к провокатору Лехе, который кричал про сало, и сообща выталкивали его подальше от телеги. Возвратившись, просили:
– Дядя Мошко! Не уезжайте! Мы больше не будем. Это все этот хулиган Лешка! Мы его выгнали и больше не будем с ним водиться.
Мошко прекращал поправлять солому в повозке, но все еще продолжал общаться с детьми через Броньку:
– Броня! Ты все-таки оставишь себе овса на вечер или как? Видишь, здесь есть и хорошие дети.
Лошадь, отмахиваясь хвостом от мух, переставала жевать и делала вид, что слушает.
Чумазые лица ребятни светлели. Воробьиной стаей они окружали повозку, и начинались самые приятные минуты в их жизни.
Изгнанный из общества шестилетний хулиган Лешка с независимым видом стоял в сторонке. Двумя руками он периодически подтягивал то и дело сползающие штаны. Иногда он презрительно сплевывал сквозь дырку от выпавшего зуба. Потом, когда о нем забывали, смешивался с толпой и вместе со всеми разделял восторг. Потому как приезд Мошка был для детишек настоящим праздником.
Точного дня его приезда никто не знал. Поэтому уже накануне дети оживленно шушукались и тайком от родителей паковали узелки с тряпьем. Товар, который старьевщик привозил в село, был рассчитан только на детей. В его заветной объемистой торбе были восхитительные по своей форме глиняные свистки, пользовавшиеся популярностью у мальчишек.
Для девочек у Мошка были вырезанные из тонкой слюды брошки в виде сердечка. Они были яркие, разноцветные. Посредине сердечка краской было выведено имя. Каждая девочка, естественно, выбирала «свою» брошку, после чего счастью ее не было предела.
