Женька долго и тщательно водил по костюму утюгом, удивляясь, почему матовая ткань не отглаживается. Потом включил утюг в розетку — дело пошло быстрее. Еще меньше времени ушло на рубашку и чистку туфель.
Женька оделся, осмотрел себя со всех сторон и начал думать: а не купить ли по дороге цветы? Повод вроде торжественный, но обстоятельства…
Наконец он признался себе, что тянет время, накинул куртку и вышел из дому.
На улице думал только об одном: куртка короткая, спортивная, пиджак из-под нее нелепо торчит. В Викин подъезд проник удачно, без лишних звонков (домофон не работал). У самых дверей все-таки снял неуместную куртку и позвонил.
Те две секунды, пока дверь не открывали, Женька малодушно упрашивал кого-то: «Пусть их не будет дома! Пусть не сегодня!»
Но дома были все: и папа Вики, и мама. Правда, на фоне парадно одетого Жени Викины родители в своем домашнем смотрелись странно. Особенно папа: в тренировочном костюме времен Ельцина.
— Ой, ты кто? — спросил простодушный папа.
— Я… мы с Викторией учимся вместе.
— Да! — мама сделала стойку. — Вика не говорила, что у них учатся такие… элегантные молодые люди! Только ее сейчас нет…
— А я к вам… У меня серьезный разговор.
Если бы последующую сцену удалось снять скрытой камерой, она точно получила бы «Оскар» за актерскую игру первого и второго планов.
Когда Женя заявил, что просит руку Виктории… э-э-э…
(«Эдуардовны…» — «Да, спасибо, просто волнуюсь»)
…руку Виктории Эдуардовны, на первый план вышла мама. На ее лице произошел целый танец эмоций, которые не сменяли друг друга, а причудливо смешивались: счастье с удивлением, растерянность с гордостью, ликование со страхом.
Папа с его выпученными глазами мог претендовать только на второй план. А точнее — на роль декораций.
Зато когда Женя перешел к обещанию заботиться о ребенке и твердой решимости не допустить аборта, мама свалила в тень и старалась не отсвечивать.
Потому что на первый план вышел… нет, обрушился папа.
Каким-то чудом он удержался в рамках цензурной лексики, но интонации, с которыми Викин отец произносил «козел», «переспал» и «придушу» — интонации сделали бы честь любому слесарю. Причем слесарю, который пришел за зарплатой и выяснил, что она задерживается на неопределенный срок.
Женька старательно держал бесстрастное лицо и тупо повторял: «Это мой ребенок, у него должен быть отец…»
Тогда Викин папа высказался в том смысле, что сейчас некоторых аистов он отправит полетать с балкона, и держать лицо стало тяжело. Женя еще раз порадовался, что к «френчу» галстук не полагается. Иначе все закончилось бы очень быстро, а так отцу Вики пришлось душить отца собственного внука голыми руками. Мама визжала и пыталась оторвать руки мужа от Женькиного горла. Из визга было непонятно, чего она боится больше: что потенциального зятя убьют или что мужа за это посадят. Возможно, и того и другого.
Тут уж выдержка Женьке отказала окончательно, и он резким движением, как учили на уроках по самообороне, сорвал руки со своего горла.
— Ты еще сопротивляться будешь, козлина! — взревел Викин папа и схватил первое, что попалось под руку.
Это была ваза. Индийская. Металлическая. По виду — очень тяжелая. С узким горлышком, что облегчало использование ее в качестве оружия.
Женька дрогнул, сделал шаг назад… и тут его больно стукнули по затылку.
Уже падая, Женька услышал Викин голос:
— Ой! Это кто?.. Пап! Ты чего?!
…В чувство Женю приводили даже не оплеухами — скорее зуботычинами. «Это папа вазой, что ли?» — вяло подумал Женька и открыл глаза.
Били его не вазой, а рукой. И не папа, а сама Вика.
— Ты что, кретин, наплел! Нет у меня ребенка! И не было! Тем более от тебя! Просто задержка была, ясно?! Придурок!!!
— Пошли, Димон, пыхнем, — позвал Колюня.
Дима еще ни разу не начинал день с сигареты, но тут, не задумываясь, развернулся и пошел.
В школу идти не хотелось. Настроение было отвратительное. Дима даже не обратил внимания на то, что за углом, где обычно смолили два-три человека, собрался почти весь класс.
Ему дали сигарету, он втянул в себя едкий дым, закашлялся.
«Какая мерзость! — пронеслось в голове. — Зачем я это делаю?»
Он с отвращением выбросил окурок и развернулся, чтобы уйти.
— Да ты не кони, Димон, Рябцеву мы обломаем, — улыбнулся Денис.
— Что? — переспросил Дима.
— Ты же с нами, да? — нежно пропела в другое ухо Эля.
— Димочка, мы так тебя любим! — нежно прижалась к его плечу Алена.
— Хорошо, что ты к нам в класс попал!
— А Рябцеву эту мы научим себя вести!
— А не нравится, пусть валит, откуда пришла!
— Она бы свалила, но некуда идти, — криво ухмыльнулся Дима.
— А это ее проблемы! — заявила Эля. — Ты ей так и скажи!
— Я боюсь, она меня не послушает, — отмахнулся Дима.
— Да? — Эля почему-то обрадовалась. — Вот и хорошо!
Алена кинулась к Диме на шею, и его сердце немножко оттаяло.
«Не буду говорить им, что про Кошку они не правы! — решил Дима. — Зачем зря людей обижать!»
А где-то возле затылка шевельнулась подленькая задняя мысль: а может быть, не так уж все неправы по поводу Юли?
— Все готово! — заявил Молчун и часто задышал в трубку.
Женя с большим трудом сообразил, что речь идет о грамоте. Последние события начисто выбили у него из головы все, что не касалось нерожденных детей и металлических ваз.
— И что? — спросил Женя.
— Через час принесу. Журналистов надо звать. Но если ты не можешь, то я сам.
У Женя появился огромный соблазн. С трудом он заставил себя отбросить мысль о том, что он сейчас останется дома и будет лежать на спасительном диване, завернувшись в плед, а в это время Птицы со всем сами разберутся. И какая вообще разница, будет ли существовать дальше 34-я школа? Какая ему разница, что будет дальше, ведь его собственная жизнь разбита. И дальнейшее существование вообще не имеет смысла.
— Женя? — спросил Молчун.
— Встречаемся через час, — прошептал Женя.
Откашлялся. Посмотрел на себя в зеркало.
— Встречаемся через час, — повторил он вполне твердо и четко. — Действуем по плану.
