Но мама уже увидела ее и все поняла.
— Мишук, — сказала она, — пойди попроси бабушку поставить на плиту утюг.
Миша убежал, и тут Катя так и бросилась к маме и горячо, быстро заговорила:
— Мусенька, дорогая, честное пионерское, я никогда в жизни не буду тебя огорчать! Я вчера думала-думала и решила: ничего себе не прощать. А ты прости меня! Вот увидишь — я и учиться буду еще лучше, и зарядку делать я уже начала. Только, пожалуйста, не сердись!
Вместо ответа мама взяла обеими руками Катину голову и поцеловала дочку в ее неровный, неумело проведенный пробор.
— Верю, — сказала мама. — И не сержусь.
Картина прошлого
Листок за листком облетели в календаре все десять дней зимних каникул. И вот снова — школьные будни.
Катя успела уже соскучиться по классу, по Анне Сергеевне, Оле, Надежде Ивановне и даже по своему месту у окна.
И теперь она с особенной охотой ходила в школу и, еще розовая от утреннего морозного ветра, садилась за парту. Начинался долгий, спокойный и деловой рабочий день.
Как-то раз вскоре после каникул Анна Сергеевна принесла в класс большую, наклеенную на картон цветную литографию.
Вслед за учительницей тихонько вошла старшая вожатая, Надежда Ивановна. Она сразу же направилась в конец класса и села на свободное место, на краешек одной из парт.
Катю нисколько не удивил приход Надежды Ивановны на урок. Она знала, что старшая вожатая собирается стать учительницей истории, учится на заочном отделении педагогического института и уже скоро кончает курс. Значит, она пришла поучиться у Анны Сергеевны. И немудрено: ведь вот и Людмила Федоровна говорила, что каждый разговор с Анной Сергеевной — для нее урок.
— Здравствуйте, девочки, — сказала Анна Сергеевна, кладя картину на стол. — Садитесь.
И когда все уселись, она сейчас же приступила к делу:
— Ну-с, о чем я рассказывала на прошлом уроке?
— О начале революционного движения в России, — без запинки ответила Лена Ипполитова, как будто читая по книжке.
Анна Сергеевна кивнула головой:
— Так. А сегодня я хочу послушать вас. Чтобы вам было интереснее и легче отвечать, я пришла к вам на этот раз с помощницей.
Девочки невольно посмотрели на Надежду Ивановну. Но она только улыбнулась и покачала головой: «Нет, нет, это не я…» Все с удивлением перевели глаза на Анну Сергеевну. Что же это за помощница такая? В классе никого из взрослых не было, кроме учительницы и старшей вожатой.
Анна Сергеевна, лукаво прищурившись, похлопала рукой по оборотной стороне литографии.
— Вот моя помощница, — сказала она и, высоко подняв картину, издали показала ее классу. — Кто у нас сегодня дежурная?
Валя Ёлкина подняла руку.
— Возьми литографию и поставь ее так, чтобы всем было видно.
Валя приняла большой картонный лист обеими руками и осторожно поставила на специальную подставку — штатив. Поднявшись на цыпочки, она подкрутила винтики, и картина как будто сама собой поползла кверху. Сделав свое дело, Валя отошла к партам и посмотрела на литографию, сначала наклонив голову направо, а потом налево.
— Так, кажется, будет хорошо, — сказала она.
— Всем видно, девочки? — спросила Анна Сергеевна.
— Всем, всем! — раздалось отовсюду.
— Садись, Валя Ёлкина… Девочки, посмотрите внимательно на то, что здесь нарисовано. Вам, наверно, все это знакомо?
Да, конечно, знакомо. Ведь это была та же картина, что и у них в учебнике истории, но только там она занимала всего полстраницы, а здесь была чуть ли не в половину классной доски. Нарисована на ней была фабричная контора. За перилами стойки сидел, развалясь в кресле, хозяин фабрики. Пухлые руки, сложенные вместе, лежали у него на животе. За стойкой теснилась толпа рабочих. Все это было, как в учебнике, но выглядело совсем по-другому. Здесь можно было разглядеть, например, в какой рваный платок завернут ребенок на руках у женщины, какие толстые, синие жилы вздулись на обнаженных до локтя руках старого рабочего, какие большие, не по-детски серьезные глаза у мальчишки, облокотившегося на перила. А хозяин-то, хозяин! Сидит, словно врос в кресло, хмурый, сердитый, и ни на кого даже не глядит.
— Ну, девочки, — сказала Анна Сергеевна, дав им как следует разглядеть литографию и минутку пошептаться между собой. — На прошлом уроке мы с вами узнали о первом рабочем союзе и о знаменитой Морозовской стачке. — Учительница оглядела класс. — Сейчас мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из вас рассказал, когда и как рабочие стали объединяться и почему они начали борьбу со своими хозяевами. Об этом нам расскажет… — Заметив, как старается уклониться от ее взгляда Катина соседка, Наташа Оленина, Анна Сергеевна остановила свой выбор как раз на ней: — Об этом нам расскажет… Наташа Оленина.
Наташа озадаченно взглянула на учительницу, словно спрашивая: «Почему же именно я?» — а потом взяла свой дневник, поправила галстук и пошла отвечать.
И отчего это всегда так бывает? Если хочешь, чтобы тебя вызвали, ни за что не вызовут. А если ты нетвердо знаешь урок и отвернешься, чтобы не встретиться глазами с учительницей, так тут уж непременно вызовут: пожалуйста, иди отвечай.
Катя с тревогой посмотрела на растерянное Наташино лицо. Ее пухлые, всегда румяные щеки немного побледнели. Уже несколько минут она стояла у доски, покусывая нижнюю губу.
— Ну, почему же ты молчишь?
Наташа глубоко вздохнула и грустно заговорила:
— Еще при царе… Александре Втором… рабочие начали борьбу.
— С кем? — спросила Анна Сергеевна.
— С капиталистами, — тихо сказала Наташа. — Рабочие предъявляли… свои требования… сообща…
«Ой, все по учебнику, — подумала Катя, — а совсем не по картине. А ведь тут столько всего нарисовано! Кажется, до вечера не пересказать».
И перед глазами у Кати встал тот большой самодельный альбом, который показывал гостям Юра Белов в пионерской комнате детского дома. И ей прежде всего почему-то вспомнился рисунок, наклеенный на отдельную страницу: сложенная из кирпича тяжелая башня, а у ее подножия мальчик в картузе, с газетой в руках. Как похож тот мальчик на этого парнишку с картины — такие же у него большие, широко открытые глаза, такие же тощие руки торчат из коротких рукавов…
«Нет, все-таки очень жалко, что вызвали не меня, а Наташу, — подумала Катя. — Ей трудно, а мне было бы интересно и легко».
И Катя еле удержалась, чтобы не поднять руку. Но как-то неудобно выскакивать, когда твоя подруга не слишком хорошо отвечает урок.
Должно быть, и Насте, и Лене, и Стелле, и всем, кто ездил в Орехово-Зуево, тоже очень хотелось ответить за Наташу. Они переглядывались, поднимали руки, и видно было, что их так и подмывает поправить или добавить что-то. Но Анна Сергеевна даже и не смотрела в их сторону.
