— Племянников своих.
— А как их зовут?.. Сколько им лет?.. — заговорили девочки наперебой. — Где они пропали?
— Погодите, погодите, не все сразу, — сказала Анна Сергеевна. — Звали их Алик и Сонечка. А пропали они во время войны. Их мама, моя сестра, ехала с ними на пароходе из осажденной Одессы. Пароход разбомбили.
— Ой! — в один голос сказали Настя и Лена. — Утонули? Да?
— Наверно, утонули, — тихо сказала Анна Сергеевна.
— Ну, а тетеньку вы искали? — спросила еще тише Настя. — То есть вашу сестру?
Анна Сергеевна легонько похлопала Настю по плечу:
— Искала, конечно.
— И нашли?
— Нет.
— Никого-никого?
Анна Сергеевна чуть улыбнулась:
— Нет, нельзя сказать, чтобы совсем никого. Алика нашла. Только не того…
Девочки с удивлением смотрели на нее:
— Не того? Как же это? Другого, значит?
— Да, другого. Я узнала в сорок пятом году, что в одном детском доме, в городе Орехово-Зуеве, живет Алик Тарасов, шести лет. Ну, конечно, собралась и сразу же поехала.
— Значит, вашего племянника так и звали — Алик Тарасов? — спросила Катя. — И было ему тогда как раз шесть лет?
— В том-то и дело, — сказала Анна Сергеевна. — Если бы он был жив, ему было бы в то время как раз шесть лет… Приезжаю, вижу — славный мальчуган. Беленький, сероглазый, а наш был черный, как жучок.
— Чужой мальчик, — сказала Аня, грустно покачав головой.
— Да, был чужой, а стал свой. Очень я его полюбила. Каждый праздник к нему езжу, а иногда и он ко мне приезжает. Зовет меня «тетя Аня». Пишет мне письма.
— Как родной племянник, — сказала Настя.
— Совсем как родной. Да я и всех ребят в этом детском доме знаю теперь. Отличные ребята… Вот будут у нас зимние каникулы — может быть, и съездим к ним на елку.
— Ой, правда? — закричали все сразу. — Можно туда поехать? Они недалеко живут?
— Как сказать… Три часа езды все-таки.
— На поезде?
— Да, по железной дороге… Ну, пора по домам. Скоро вторая смена придет.
И в самом деле, дверь отворилась, и на пороге показалась уборщица, тетя Поля, с ведром и щеткой.
— Вот засиделись-то! — сказала она нараспев. — Вот заучились-то! Ну идите — отдыхайте. А то всю науку себе заберете, другим ничего не останется.
Подарки
Сбросив с одной ноги туфлю и просунув ногу под ремень щетки, Таня натирала пол. Паркет уже сверкал, как зеркало. В нем отражались окно, край шкафа и ножки стола, но Таня все терла и терла.
Надев очки, бабушка посыпала сахарной пудрой и толченым орехом свой особенный, самый праздничный пирог.
На диване лежали накрахмаленные, легкие и пышные, как взбитые сливки, тюлевые занавески.
— Таня, — говорила Катя, — уже блестит. Так блестит, что лучше нельзя. Хватит! Давай лучше повесим вместе занавески, не будем дожидаться маму. Она придет, а у нас уже все готово. Ну давай, Танечка!
— А ведь это идея! — сказала Таня и, надев вторую туфлю, побежала в переднюю за лесенкой.
Через раскрытые форточки вливался с улицы свежий осенний воздух. Вымытые стекла так и сияли. В них даже неизвестно отчего появился какой-то радужный блеск.
Таня легко взобралась на стремянку.
— Ну-ка, подавай, — сказала она, — да смотри осторожней.
Катя взяла обеими руками легкий алюминиевый карниз, с которого спускалась на кольцах шуршащая занавеска. Кольца сами собой скользили по круглому карнизу и нежно позванивали.
— Выше держи, выше! — закричала Таня. — Не волочи по полу!
Катя приподнялась на цыпочки и вытянула руки как только могла, а Таня, нагнувшись, приняла карниз у Кати из рук и навесила его на крючки.
— Так будет ровно? — спросила она.
— Нет, немножко криво, — ответила Катя. — Справа надо приподнять. Еще чуточку выше. А теперь чуточку ниже. Вот так, кажется, совсем ровно… Ой, Танечка, до чего стало красиво!
Катя даже в ладоши захлопала.
— Давай скорей нарядим и второе окно. А то оно как будто ободранное… Бабушка! Бабуся! Бабулечка! Да оторвись ты на минутку от своего пирога, посмотри, какая красота! Ах, как я люблю убирать квартиру перед праздником!
Бабушка оглянулась и посмотрела поверх очков сперва на занавески, а потом на Катю.
— Красота-то красота, — сказала она, — а только хорошо, кабы ты, Катенька, любила порядок не только перед праздником, а и по будням.
Катя ничего не ответила, но подумала:
«Да… перед праздником небось все уборкой занимаются — оттого и весело. А когда одна ползаешь да пыль вытираешь, так ничего веселого тут нет».
Но вслух она этого не сказала: было как-то неловко.
До самого вечера она с удовольствием исполняла все поручения, какие только давали ей Таня и бабушка. Перетирала книги на папиных книжных полках и для этого поднималась, как и Таня, на стремянку. Потом прибрала этажерку с учебниками и книжками для чтения — сначала свои две полки, потом Мишины — и привела в порядок их общий стол. Миша изо всех сил помогал ей. Он ходил за Катей следом, а она только командовала:
— Эту книжку отнеси на папину полку, а эту — Тане на стол. А вот это вылей.
Катя протягивала Мише то книгу, то стаканчик с грязновато-бурой водой из-под красок, оставшийся у нее на столе со вчерашнего дня.
— Я сразу не донесу, — говорил Миша. — Я понемножку.
Вечером комнаты, проветренные, тщательно убранные, были уже совсем готовы к празднику. Мама пришла домой из магазинов с двумя тяжелыми хозяйственными сумками, набитыми пакетами и кульками.
— Мамочка, это что? — спросила Катя. — Что-нибудь вкусное?
Но не успела Ирина Павловна показать, что она принесла, как входная дверь хлопнула и пришел папа. Портфель у него раздулся, как удав, проглотивший козленка. Катя видела такую картинку в одном журнале.
— Ну, — сказал папа, наскоро сбросив в передней пальто, и, откинув край парадной, вышитой скатерти, положил на стол свой толстенный портфель, — идите-ка все сюда. Надо бы, конечно, подождать до завтра, но, признаться, мне и самому не терпится узнать, угодил я вам или нет…
— Подарки!.. — шепотом сказала Катя.
И Миша, как эхо, повторил вслед за ней:
— Подарки!..
А папа уже возился с замком своего туго набитого портфеля.
— Вот еще незадача! — говорил он сердито. — Сперва закрываться не хотел, а теперь не открывается. Прямо беда с ним.
