Он опять свернул в желательную для себя сторону, а я пожалела, что не обладаю волшебной способностью Моники часами болтать ни о чем. Вот начала бы ему с восторгом описывать кружева на новом платье какой-нибудь знакомой инориты, так он бы уже сам от меня сбежал. Жаль, что такое мне интересно не более, чем ему.
– Мне кажется, об этом рано говорить, – заметила я, имея в виду, что отношения Моники и Вернера могут прогореть так же быстро, как и вспыхнули.
– Вот и мне так кажется, – ответил Николас, но говорил он совсем о другом, с очевидным намеком на нас с ним. – Штефани, выслушайте меня.
И я вдруг поняла, почему до сих пор стою и слушаю его, почему не ухожу, небрежно бросив пару слов на прощание. Мне хотелось любви, хотелось любить и быть любимой. Мне хотелось, чтобы был на свете человек, которому я небезразлична до такой степени, как сейчас Николасу. Я впитывала тепло его слов, они меня согревали и делали жизнь легче и красочней. Только я любила другого, а Николасу ничего не могла дать. И все это было ужасно, ужасно эгоистично с моей стороны. Мне хотелось его слушать, а ему хотелось побыть рядом со мной. Но равноценный ли это обмен? Нет – если он говорит сейчас правду, да – если все его действия направлены на то, чтобы я приняла его браслет, о чем он пока ни разу не упомянул. Девушки любят красивые слова, и я не исключение, но сейчас мне было необходимо, чтобы его слова были правдой. Мне, но не ему.
– Я только и делаю, что вас слушаю, – резко ответила я. – Николас, вы не сказали ничего, что бы я не слышала ранее от вас или вашей матери. Я ей обещала, что вас выслушаю, и я выслушала. А сейчас, простите, мне надо идти. Тетя Маргарета начнет волноваться, а ей этого нельзя.
– Я вас провожу.
Его тон не допускал возражений, действия – тоже. Моя рука легла на сгиб его локтя каким-то непостижимым для меня образом, и вырвать ее можно было, только устроив скандал. Я возмущенно посмотрела на Николаса, он же лишь недоуменно приподнял бровь.
– Я сожалею, что поведение моего отца было причиной болезни вашей тети, – сказал он. – Я надеюсь, сейчас она чувствует себя хорошо. Наша семья хотела бы возместить ваши траты на лечение.
Это были формальные фразы, так непохожие на то, что он говорил раньше. Я его волновала, тетя Маргарета – лишь постольку, поскольку была моей родственницей.
– Нет, – резко ответила я. – От вас мы ничего не примем.
– Это наша обязанность, – возразил он. – Наша вина. Нет, моя вина. Но я и подумать не мог, что из-за моей просьбы к отцу случится столько гадкого. Если бы я только знал, Штефани, если бы я только мог представить! Мне очень жаль, что вам пришлось прийти через это и что я не смог вас оградить от скандала.
Я искоса на него взглянула, скрывая свой интерес за полуопущенными ресницами. Он выглядел огорченным и совсем не таким уверенным, как обычно. Сказать, что ему не следует себя винить? Но я так не думала, а слова утешения для него прозвучат надеждой, так что я сочла лучшим заговорить о другом:
– Как прошли ваши сборы, Николас? Только не надо опять переводить разговор на меня, пожалуйста.
Он чуть улыбнулся и сказал:
– Штефани, думаете, легко думать о чем-то другом рядом с вами? – увидел, что я нахмурилась, и добавил менее игривым тоном: – А если серьезно, то я не могу вам этого рассказывать.
– Почему? – удивилась я. – Я похожа на шпионку или на тех, кто не умеет держать язык за зубами?
Он расхохотался, чуть запрокинув голову и показав, что зубы у него тоже есть – ровные, белые и все на своих местах. Было это результатом его мастерства как военного мага или стараний столичных целителей, сразу и не скажешь.
– Штефани, есть вещи, о которых посторонним говорить нельзя.
– Вы не так давно сказали, что я вам не посторонняя, – с обидой ответила я.
– Я не рассказал бы, даже будь вы моей женой, – заметил он. – Впрочем, в этом случае вероятность, что я проболтаюсь, была бы намного больше. Кому доверять, как не собственной жене? Предлагаю обойтись без помолвки. Тогда сразу после посещения храма рассказываю о наших сборах, ничего не скрывая.
Теперь невольно рассмеялась я.
– Мне они не настолько интересны, чтобы ради этого бежать в храм.
– А жаль, – немного грустно сказал он. – А что вам было бы настолько интересно? Есть ли что-нибудь, ради чего вы бы пошли если не на все, то на многое?
Его вопрос меня удивил. Я никогда не задумывалась об этом, но в моей жизни не так много было вещей, ради которых я могла согласиться на что-то, для меня нежелательное, или отказаться от чего-то важного для меня.
– Тетя Маргарета и Регина, – ответила я. – Ради них я пошла бы на все, точнее, почти на все – есть вещи, которые я никогда не стала бы делать.
– А ваш отец? Он вам не столь дорог?
– Понимаете, Николас, – я попыталась облечь в слова свои чувства, получалось плохо, – я его всегда ощущаю немного чужим, а тетю и Регину – нет. Но что мы все обо мне? А для вас кто настолько дорог?
– Семья, друзья и вы, Штефани, – ответил он. – Я понимаю, что бессмысленно просить вас принять браслет после того, что случилось. Понимаю и все равно не могу удержаться.
Ну вот мы и подошли к тому, ради чего говорились все эти красивые слова. Сейчас он заботился о том, чтобы прикрыть опрометчивый поступок. И не важно, чей он был – Николаса или его отца, платить за это предлагалось мне. Мне стало немного обидно, и я невольно попыталась задеть и его:
– У вас будут проблемы на службе из-за вашего отца?
– Не столь значительные, как кажется моей матушке, – он чуть снисходительно улыбнулся. – Скандал есть, от этого никуда не денешься. Но через пару лет история забудется. Скорее всего – уже через год. Я сильный маг, такими Гарм не разбрасывается.
– То есть вам не нужно, чтобы я изображала вашу невесту? – подозрительно уточнила я.
– Мне нужно, чтобы не изображала, а была, – пояснил он. – Вариант, который предлагала моя мама, меня не устроит. Мне нужны вы, Штефани, вы, а не видимость отношений для общества, чтобы избежать скандала. Скандал я переживу, не бойтесь.
Мы так и не дошли до моего дома и сейчас стояли на улице, не слишком людной в это время дня, но все же нас постоянно огибали спешащие по своим делам люди. Я чувствовала неловкость из-за того, что предназначенные мне слова мог слышать любой прохожий. И мой отказ тоже. Зря я не согласилась пойти с Николасом куда-нибудь. Он напряженно всматривался в мое лицо, ожидая ответа. А я никак не могла решиться произнести то, что должна, мне не хотелось делать ему больно. Почему-то от этой мысли мне становилось больно самой и хотелось отложить горькие слова на потом или вообще их не произносить. Но так делать нельзя, все равно придется их сказать, рано или поздно. Так пусть уж лучше рано. Я обвела глазами улицу, чтобы хоть как-то настроиться, собраться с духом, и мой взгляд зацепился за Рудольфа. Был он не менее напряженным, чем Николас, словно он тоже задал мне вопрос и сейчас ждал ответа. И я ответила. Ему, а не тому, кто стоял напротив меня:
