Вмешаться, и увести библиотекаря у шарлатанов и менестреля уже не осталось возможности. Но и уйти Люгер не мог, он остался стоять, как парализованный, спрятавшись за колоннами богатого дома.
– Так вот ты какой, главный библиотекарь, – Босой смерил взглядом старика.
Мэтр Франкотт немо переводил глаза с одной летящей в огонь книги на другую. Он не успевал ни вскрикнуть, ни запротестовать, а только дергался, как от судорог – от каждого пролета растопыренных белых страниц в алый жар пламени.
– Трусишь, старый еретик? – поинтересовался Босой. – За подлый вред, который ты принес, развращая столько поколений молодых людей безнравственными идеями, ты заслужил костер. Сам знаешь? Но сегодня я счастлив, и готов принять твое раскаяние!..
Приспешники Босого были не в восторге от непредсказуемого милосердия своего вождя. Но денек и без того удался веселый.
– Найдешь мне в библиотеке внутренние летописи Универума? Нужна запись, как будущий Верховный Иерарх приезжал к вашему ректору четверть века назад? Покажешь, о чем они сговорились, и будешь прощен, – пообещал Босой. – Если конечно, совесть не сживет тебя со свету. Хотя, что я говорю… У таких вольнодумцев, как ты, совести не водится… – вздохнул мракобес.
Старик-библиотекарь немо и бессильно помотал головой.
– Что? Не покажешь? – Босой проследил за взглядом старика.
По щекам библиотекаря текли непрошенные слезы. Его лицо тоже распухло от жара. Старик не отрывал взгляда от книги, которую держал в руках Босой. Фанатик заметил это, и улыбнулся.
– Тогда я сожгу эту книгу… Гляди!
И он вытянул руку к огню.
– Не смей! Это единственное творение юного поэта, умершего два века назад! – воскликнул мэтр Франкотт. – Никто не писал так о любви, как он! Это достояние человечества!
– Бесстыдство, кощунство и разврат! – рассмеялся Босой, и легонько подбросил книгу в костер.
Высохшие за двести лет страницы вспыхнули еще на лету. Огненным шариком любовь мертвого поэта, ожившая на бумаге, ухнула в глубину костра, подняв сноп искр.
– Давай еще! – протянул руку Босой, и услужливый малолетка подал ему следующий томик. – У меня их много, буду жечь по одной, пока не покаешься…
Но вместо ответа мэтр Франкотт шлепнул мракобеса по щеке, невесомой, старческой рукой.
Малолетки снова вцепились в старика. А Босой недобро ухмыльнулся.
– Путь праведников всегда сопровождает несправедливость. Вот и мне за один день уже вторую оплеуху приходится терпеть. Значит, верно я борюсь со злом, раз оно так яростно упирается. Ничего, я стерплю. Лишь бы и дальше творить добро, избавляя мир от скверны и подлости.
Босой швырнул следующую книгу в костер, и повернулся к старику спиной. Потому что из главной улицы орда малолеток, и примкнувших студентов с воплями тащила к костру ректора Универума, собственной персоной. Днем, представляя королю новейшую казнь, ректор подслушал новость о наступлении извергов. И первым сбежал из города до начала всеобщей паники. Он слишком торопился прихватить ценности, и не знал про погром. Поэтому буквально влетел на своей повозке в толпу малолеток. Его тут же приволокли к Босому.
– Сам ректор поведает мне правду, – недобро улыбнулся Босой. – А библиотекарь теперь без надобности, – и бесноватый праведник сделал небрежный жест рукой, будто стряхивая пыль.
Малолетки, державшие верного библиотекаря, толкнули старика в костер, где погибали книги.
А избалованный ректор упал на колени перед юродивым праведником, и принялся лобызать его ноги.
– Все, что хочешь! Я сделаю все, я расскажу все! Только этого не надо!
Босой его не останавливал. Мракобес стоял, скромно потупившись, давая окружающим возможность полюбоваться истовым покаянием грешника. За спиной фанатика, погибая в огне, метался библиотекарь.
– Люгер, надо уходить. Здесь мы уже ничем не поможем, – Узи осторожно тронул за плечо потрясенного главаря шарлатанов.
В глубине улицы валялся избитый до беспамятства профессор литературы. Истерзанный ученый пытался уползти подальше от площади, но потерял сознание. Погромщики могли наткнуться на него в любую минуту, и продолжить экзекуцию.
– Надо привести его в чувство, дайте ему нюхнуть из вонючего пузырька, – предложил Ача. – Дальше за поворотом еще один лежит. Живой, похоже, хотя ему крепко досталось… Пузырек с вами?
Люгер опустил руку в карман балахона, пузырек был там. Шарлатан отступил на зов своих подмастерьев. Вдоль уличной брусчатки сквозняк волок клочья дыма от кощунственного костра.
Через час, на большой дороге шарлатаны уводили за уздечки нагруженных ослов. Пожарище Универума осталось позади, издалека виднелся только столб черного дыма над бывшим храмом науки. Истерзанные ученые, которых шарлатаны подобрали в подворотнях универумского городка, брели рядом, цепляясь за седла животных. Лучшие умы королевства, избитые и униженные, едва переставляли ноги.
Подмастерья немного успокоились, и уже не оглядывались назад каждую минуту. Теперь они посматривали на подавленного Люгера, не отрывавшего глаз от дороги.
– Ну, и что дальше с этим делать? – не выдержал Ача, пихая мешки селитры, нагруженные на ближайшего осла. – Собрались разметать гору этими мешками?.. Их на холмик-то не хватит!.. Зато обязательно разорвет на куски того, кто будет поджигать. Ты у решетки одной щепоткой бороду сжег, чуть глаз не лишился. Теперь возьмешься целый мешок поджигать?..
Узи помалкивал, потирая обожженные щеки, на которых торчали лишь отдельные жалкие клочки опаленной растительности.
– Что с идеей чуда? Родилось что-нибудь? Надо решать… – не унимался блондинчик, едва не тормоша Люгера.
– Ничего не идет в голову. В моём мозгу пылает костер, в нем корчится мэтр Франкотт, и книги летят в огонь, – с трудом выговорил шарлатан, не поднимая головы. – И запах пепла. Ужас не оставил в мозгу ни одной толковой мысли.
– А не надо было подсказывать королю насчет Босого! – не сдержался Ача. Блондинчик опять перешел на яростный шепот: – Мракобес сидел в клетке и ждал костра. Сам же говорил – не плодить зло в мире! И сам помог выпустить зло наружу. Вот оно, наводит свои порядки…
Узи собирался возразить, но не успел – его нагнал сошедший с ума профессор математики, твердивший вслух бессмыслицу чисел.
– Пятьсот тридцать четыре разделить на сорок два, будет восемь тысяч четыреста одиннадцать… – несчастный повторял скороговоркой безумное нагромождение цифр, и тряс головой. Мантия ученого была изорвана в лохмотья.
Другие изгнанные мудрецы не поднимали лиц, заплывших синяками и кровоподтеками, угнетенные словоизвержением чужого свихнувшегося разума. Они брели молчком, не решались заткнуть уши, а только морщились от боли и позора. Изредка принюхиваясь к одежде, от которой воняло гарью. Подражая остальным, безумный математик, поднял к носу рукав мантии, и тоже понюхал.
