Но есть те, кто буквально стоит перед глазами. Не ложится в повесть или рассказ, но и не растворяется в тысячах тех, кого я увидел и отмел, стер из клеточек мозга.
Вот один. Довольно еще молодой мужчина, но нескладный, измочаленный, с темной то ли от природы, то ли от солнца кожей. В выцветшей рубахе, нечистых штанах. В руке – истертый пакет. Вошел в вагон на какой-то большой станции – Свердловск, или Тюмень, или Омск, – потыркался в узком проходе, нашел свое место. Боковую верхнюю полку. На нижней спал человек.
Мужчина постоял, как-то всем мешая, всех стесняя своим стоянием, и присел на краешек нижней полки в нашем отсеке. Тут же подскочил и спросил у хозяйки этой полки:
– Можно?
– Да сидите, сидите, – разрешила она, но разрешила так, словно делала великое одолжение.
Мужчина уселся, но снова на самый краешек, слепо посмотрел в окно и сказал:
– Ну не убивать же их.
Мы, обитатели отсека, помню, вздрогнули. Одновременно. Это почувствовалось. И тревожно притихли.
После нескольких секунд напряжения хозяйка той полки, на которой сидел мужчина, не выдержала и строго спросила:
– Кого не убивать? – А послышалось: «Мне милицию вызывать?»
Мужчина объяснил:
– Обманули меня. В бригаду записался, два месяца работал, а потом, когда расчет привезли, – выгнали. Ни за что. – Говорил он убито, без всякой надежды на сочувствие. – На билет вот сунули… Дома жена, детей трое. В школу собирать. А на что теперь?..
Помолчал, подумал и, кажется, всё взвесив, снова сказал:
– Не убивать же.
Поезд тронулся, пришла проводница, оторвала копию билета у мужчины. Спросила:
– Белье брать будете?
– Нет, – сильно мотнул он головой.
– Вам почти сутки ехать. Подушкой, матрасом без белья пользоваться запрещено.
– Да что ж делать…
– Так не будете брать белье?
– Нет, не буду.
И он, сняв ботинки – сразу запахло долго ношенными носками, – залез на полку. Положил под голову свой тощий пакет. Отвернулся.
Так он пролежал сутки. Но вряд ли спал – вздыхал очень тяжело. Во сне так не вздыхают…
Или вот такой случай, такой застрявший в голове попутчик.
Я сидел на нижней боковушке, за столиком. Напротив – сосед с верхней полки. Смотрели в окно.
– Ничего хуже нет этих равнинных сел, – сказал сосед. – Ни бугра, ни оврага. В лучшем случае рощица торчит жидкая, в которой не укроешься.
Мы как раз проезжали барабинскую степь. Темнело, и небольшие, лежащие на плоском пространстве деревни выглядели действительно тоскливо.
– Да, – сказал я, – приятного мало.
– А как брать их? – вдруг спросил сосед.
Я глянул на него. Парень лет двадцати семи – тридцати. Крупный, светловолосый. Смотрит и ждет ответа.
– В каком смысле брать? – не понял я.
Наверное, он увидел в моем взгляде недоумение, а может, и испуг, потому что как-то виновато усмехнулся и сказал:
– Я в Чечне… ну, воевал. И теперь всё ей меряю.
У меня были знакомые писатели, служившие в Чечне. О службе, а тем более о боевых действиях они не рассказывали. Расспрашивать было неудобно – могли подумать, что хочу использовать в работе, воспользоваться их материалом. Они сами писали об этом повести и рассказы… И тут оказался рядом такой человек – готовый поведать…
Я приготовился слушать, в то же время опасаясь как-нибудь не так отреагировать, не в том месте кивнуть, промолчать, когда надо поддержать реакцией.
– Но самое гадостное там, – после долгого молчания, глядения на темнеющую степь, заговорил сосед, – бухгалтерия. За всё надо отчитаться, всё посчитать… Особенно погибших.
Он кашлянул как-то для своего мощного, здорового сложения жалобно, мокротно. Снова долго молчал. Но не выдержал:
– Особенно когда сразу после боя начинают: «Где такой-то, такой-то? Ищите!» Понятно, что надо искать, а как… Сидишь, руки трясутся, раненый орет, в голове дым… Там для начальства главное, чтобы наши в плен не попадали. Для отчетности… Ну, или им там за это вставляли. И знаешь, бывало, найдешь куски человека, на нем гражданка, а они: «Всё нормально, вот он такой-то». Жгли иногда, чтоб неузнаваем стал. Сдавали, отправляли… А потом чечены говорят: «А такой-то у нас». А на него уже документы оформлены…
Парень снова кашлянул, потянул туловище в одну сторону, в другую. Достал кожаный бумажник, покопался в нем и поднял на меня глаза:
– Может, в вагон-ресторан? Примем по двести пятьдесят.
Осторожность оказалась сильнее любопытства, и я сказал:
– Нет, извини… – Придумал причину: – Извини, у меня желудок больной… Я свое отпил.
– Ну что ж, – парень поднялся, глянул туда-сюда по коридору, видимо вспоминая, в какой стороне ресторан.
Я подсказал:
– Он там. На стоянке видел.
– Спасибо. – Ушел.
Я опустил столик, расстелил постель. Спать еще не хотелось, но лучше, если, когда он вернется подпившим, я буду спать. Сплю и сплю…
Парень вернулся часа через два, сопя залез на своё место, повозился там, что-то бормоча, и затих… Рано утром его растолкала проводница:
– Юрга, мужчина, давайте скорей!
Он соскочил, стащил сумку с третьей полки и исчез.
Теперь я жалею, что тогда не пошел с ним, не услышал чего-то важного. Живу и жалею…
Однажды (могу даже высчитать год – две тысячи второй) я возвращался в Москву, и где-то в Новосибирске, а может, в Омске (впрочем, нет, в Омске поезд стоит ночью, а тогда был день), короче, на одной из станций в наш плацкартный отсек заселились две девушки. Одна, постарше, лет двадцати семи, заняла нижнюю полку, а другая, на вид четырнадцатилетняя, – верхнюю. И, что свойственно полуподросткам-полудевушкам, стесняясь посторонних, злясь на себя за неловкость, эта вторая стала устраивать свое временное жилище.
Положила на сетку косметичку и щетку с пастой, сунула под подушку книгу и плеер, а на стенке (там есть такая упругая полоска, неизвестно мне для чего) укрепила портрет Сергея Бодрова… Я лежал на соседней полке и наблюдал.
Девушка обернулась на меня; я тут же притворился дремлющим. Убедившись, что не смотрю, она быстро поцеловала портрет, что-то прошептала. Легла, вставила в уши наушники. Шипяще зазвучала мелодия, я сумел разобрать, что это «Наутилус», песня «Крылья». Усмехнулся. Поклонница «Брата».
В то время меня раздражала мода на Бодрова, и я часто иронически говорил, увидев его на экране: «Вот он, герой поколения. Двух слов не может связать. Типичный Серёга. Зато мочит всех подряд без рефлексий». И его быстрое продвижение наверх раздражало: и актер культовый, и сценарии востребованы, и уже сам фильм снял. «Еще бы. Папаша-то у него не слесарь с завода…»
