— Ты, конечно, понимаешь, что меня беспокоят такие вещи! — почти прокричала мама и решительно вышла из кухни, глядя прямо перед собой, а потом оделась и вышла из дома, хлопнув входной дверью.
— Да, понимаю… — прошептала я в никуда, оставшись одна в пустом доме.
Все было так безнадежно, так непостижимо безнадежно. Как можно вот так просто взять и оборвать разговор… Или ссору, да что бы это ни было. Как фильм без развязки, без примирения, без финальных титров — против всех правил драматургии.
А что же с моей жизнью? Теперь она разделена на две части. Одна красная, горячая, пульсирующая нотами нежности, нотами боли. Рука, которая лежала у меня на плече, или воспоминание об этой руке. Чудесное пение и сладкая боль. Надежда и страх. И еще иногда — кошка.
А вторая часть — клочья и ошметки.
И они не хотели срастаться, эти части. Одна часть не складывалась с другой. Я стояла на кухне и чувствовала, что не могу сложить свою жизнь воедино. Что в любую минуту могу сломаться.
Халат весь в пятнах от чая. Всклокоченные волосы. Холодный пот под мышками. Тяжесть на сердце. В кабинете № 38 сейчас, наверное, Барбру стоит у доски и рассказывает про плюсквамперфект, а ученики 9 «Б» то ли слушают ее, то ли думают о своем. Как бы то ни было, Барбру уже отметила, что меня снова нет в школе.
А я все стояла на кухне. На сердце было тяжело. Десять минут, пятнадцать, полчаса. Найти бы силы. Но нет ни сил, ни желаний. Новости закончились, началась какая-то передача, слушатели звонили в прямой эфир, чтобы обсудить пенсии, некачественные продукты и бог знает что еще, а за окном светало, и телефон зазвонил так неожиданно, что я не сразу поняла, откуда доносится звук.
— Алло, — вяло протянула я.
— Добрый день, могу ли я поговорить с Лаурой?
Женщина. Голос незнакомый, полный силы и энергии. По крайней мере, не соцопрос на тему здравоохранения.
— Это я…
— О, замечательно. Здравствуй, Лаура, это Анки Вестерберг. Из газеты. Я позвонила наудачу.
Анки Вестерберг засмеялась.
— А ты оказалась дома.
— Да. Здравствуйте.
Гон мгновенно сменился со смешливого на серьезный:
— Ты написала прекрасный текст. Андерс принес его вчера.
— Да…
— Я сама обожаю эту книгу, она просто чудесная. И я очень хочу опубликовать твою рецензию.
— Да? Здо… здорово…
Снова смех. Вместо слов. И внутри меня тоже возник смех — вместо слов.
— Ты много пишешь?
Много ли я пишу? А что я вообще пишу?
— Не то чтобы много. В школьной газете пишу. Но не про книги.
Разве что по шведскому, когда задают. Отзывы на прочитанное и сочинения, но это вряд ли считается.
— Присылай мне тексты. Если у тебя есть. Или если еще напишешь.
Снова смех.
Я не знала, что сказать. Но это, кажется, совсем не смущало голос по имени Анки Вестерберг. Она, наверное, привыкла разговаривать с разными людьми. На то она и журналист.
— Рецензия выйдет на днях.
— Ой… как быстро.
Легкий смех. Но не такой, каким высмеивают. Просто сразу понятно, что человеку нравится общаться с другими людьми.
— Конечно, газеты так и работают. Иногда. Послушай, как насчет восьмисот?
— Чего?
— Восемьсот крон — тебя это устроит?
Восемьсот крон — да это же куча денег. Она что, серьезно?
Очевидно, серьезно. Я продиктовала свои данные и домашний адрес, а она пообещала, что деньги придут до Рождества.
— И не забывай, присылай еще тексты.
Разговор закончился. Халат был по-прежнему в пятнах, волосы — лохматыми, но все переменилось. Не то чтобы камень с души свалился, но на сердце сильно полегчало. Редактор отдела культуры настоящей газеты захотела опубликовать мою рецензию! Странно, даже как-то жутковато, но главное — это мое, личное. Моя удача. И никто ее не отнимет, никто не осудит.
Я оделась, перехватила пару бутербродов и пошла в школу.
Математика только что началась. Лена сидела за партой, стоящей у самой стены, в отдалении от других. Когда я вошла в класс, она демонстративно отвернулась. Оглядевшись, я нашла только одно свободное место — позади Стефана и Йеспера, в самом конце. Как только я села, Стефан кивнул в сторону Лены и вопросительно взглянул на меня. Что бы это ни означало, я пожала плечами в ответ.
Я смотрела на Лену, на ее спину. Очень одиноко выглядела эта спина. А шея — я чувствовала, как трудно сидеть вот так, вытянувшись и застыв. Время от времени я разглядывала Ленин профиль. Весь ее вид выражал полную замкнутость, она не подпускала к себе никого и ничего, даже взгляды.
Май-Бритт закончила объяснение. Класс тихо загудел, зашелестел учебниками и вздохами, заскрипел стульями. Я посмотрела на Стефана:
— Ты так красиво вчера пел.
— Да, ты уже говорила.
Он уткнулся в учебник. Йеспер нагнулся ко мне через голову Стефана:
— Правда, он очень вежливый и милый?
Йеспер засмеялся и пихнул Стефана в бок. Стефан скривился в ответ:
— Можешь стать моим агентом. Если Берт Карлсон тебя не опередит.
Иногда мне кажется, что парням намного легче общаться между собой, чем девчонкам. Им легче шутить, они ничего не усложняют. Как давно они дружат, Йеспер и Стефан? Сколько я себя помню. А сколько раз учителям в младших и средних классах приходилось растаскивать их в разные стороны, когда они колотили друг друга на школьном дворе? Миллион раз. Пройдет час — и они снова лучшие друзья. Потом я подумала о нас с Леной. Тяжко, тяжко.
— Ты знакома с Андерсом? — спросил Стефан.
— Ну не то чтоб знакома. Просто говорили пару раз. О книгах.
Наверное, странно, что именно о книгах — но Стефану так не показалось.
— Он классный.
Я кивнула.
— И офигенно играет на саксофоне.
Я снова кивнула. Могла бы добавить, что еще рядом с ним мурлычет кошка, но промолчала. Хотя и подумала.
Май-Бритт прошла мимо, требовательно взглянув на нас. Я старалась сосредоточиться на примерах, думая в то же время, как здорово сидеть вместе со Стефаном и Йеспером. Легко и просто. Никаких странностей. И, честно говоря, как будто на шаг ближе к Андерсу Страндбергу.
У меня за спиной просигналил автомобиль. Анника. Дорогая тетя Анника. Сто лет ее не видела.
— Что делаешь? — улыбающееся лицо в окошке с опущенным стеклом.
— Ничего.
— Поедем ко мне?
Если мне чего-нибудь и хотелось, то это поехать в гости к Аннике. Я запрыгнула в машину, не успела она договорить.
