Он вдруг страшно разозлился. На грозу, на себя, на того человека у пульта электростанции, который во время грозы не выключил ток, хотя это и полагается. Что же теперь, в самом деле умирать?!
Он глубоко вздохнул, напряг мышцы и перенес всю тяжесть двух тел на левую ногу. Она, кажется, не скользила. Раз – шагнул правой ногой и остановился на секунду, проверяя: жив ли?
Два – он перебросил левую ногу через провод и, теряя равновесие, сбежал по скату на плоскую крышу пристройки.
И, словно понимая, что упустил добычу, провод обессиленно звякнул и сник – его второй конец отскочил от столба. Теперь это была обыкновенная проволока, холодная и безвредная.
– Всё, – тихо сказал Генка, и руки у него разогнулись.
Глава девятая
Владик остановился на середине кухни, стянул через голову мокрую майку и шмякнул ее на пол. На худеньком Владькином плече Генка увидел тонкий белый рубец. И понял: «Это от нитки». Ему вдруг стало тоскливо и беспокойно, словно беда еще не прошла, а только подкрадывалась, тайная и непонятная.
Владик опустился на колено и начал распутывать на ботинке затянувшийся шнурок.
В комнате хлопнула дверь.
– Папе не говори, – торопливо попросил Владик.
– Можете не говорить. Я и сам видел оборванный провод. – Владькин отец остановился на пороге.
Он стоял, нагнув голову и вцепившись в косяки. Дождевые капли стекали с низко подстриженных висков на худые щеки. Пиджак и брюки были насквозь пропитаны водой.
– Черт знает что! – не двигаясь, заговорил Иван Сергеевич. – Так и не будет мне покоя?
Владик молча ломал ногти о намокший узел шнурка.
– Горе ты мое!.. – глухо сказал отец. – Ну ведь просил я тебя…
Узел не развязывался. Владик нагнулся еще ниже, так что задел подбородком колено. Острые локти раздраженно дернулись.
Отец шагнул с порога.
– Дай помогу.
– Я сам, – сквозь зубы сказал Владик.
Иван Сергеевич выпрямился и несколько секунд стоял над Владиком, глядя на его мокрую спину с худыми лопатками и цепочкой позвонков. Потом положил ладонь на Генкино плечо:
– Пойдем, Гена. Он все хочет сам.
Ладонь была твердая и шершавая, как у Генкиного отца. Генка послушно шагнул через порог.
Утихающий дождь плескался на оконных стеклах. Гроза еще погромыхивала, но уже без прежней силы. Она была похожа на уставшего зверя, который рычит сквозь дремоту, нестрашный и добродушный.
Иван Сергеевич подошел к окну и нагнулся, будто хотел прислониться лбом к стеклу. Но не прислонился. А Генка стоял посреди комнаты. Не знал, что теперь делать и говорить. Беспокойство не оставляло его.
Не оборачиваясь, Иван Сергеевич спросил:
– Ты его стащил с крыши?
– Как вы знаете? – хмуро сказал Генка.
– Ты?
– Вместе слезли, вот и всё…
– Да… В общем… спасибо… Хотя при чем тут «спасибо»? Говорить как-то об этом… Провод под током был?… Близко?
– Ерунда, – поморщился Генка.
– Ну-ну… – Владькин отец обернулся и пристально глянул на Генку. Вдруг спохватился: – Продрог ты.
Со стены, из-под занавески, он сдернул мохнатый серый пиджак и набросил на Генку. Пиджак оказался Генке до колен. От него пахло известкой и табаком.
– А вы? – насупившись, спросил Генка.
– Что я? А, ну да… – Иван Сергеевич начал расстегивать мокрый костюм.
– Владьке надо переодеться, – сказал Генка. – Простынет ведь.
Иван Сергеевич шагнул к кухонной двери:
– Дать тебе сухую рубашку?
– Сам, – донеслось оттуда.
– Вот так все время. Все сам, – устало сказал Иван Сергеевич. – Все одно и то же. В Воронеже когда жили, вздумал по ночам на велосипеде гонять вокруг двора. Он ездит, а я в подъезде стою, от страха полумертвый. Один раз в какого-то пьяного дурака врезался, упал. Мне бы бежать туда, помочь, а я бочком, бочком да по лестнице домой. Не дай бог, если узнает, что следил за ним.
За дверью раздался стук: Владька стянул ботинок. Иван Сергеевич оглянулся на дверь и продолжал:
– А как гроза – значит, всё. Любую работу бросаю, домой бегу. Знаю, что уже торчит где-нибудь на верхотуре. Сколько раз его с крыши стягивал.
– Грозовые потоки изучает, – неловко сказал Генка.
– Да слушай ты его больше! – с резкой горечью бросил Владькин отец. – Потоки! Знаю я эти потоки. Молнию он ждет, вот что…
Генка не понял сначала. Он даже сказал:
– Вам бы громоотвод на крышу. А то и правда…
Иван Сергеевич стащил наконец пиджак, бросил на спинку стула и остановился прямо перед Генкой:
– Гена, я серьезно…
– Что? – вздрогнул Генка.
– Вы вроде друзья. Ты присматривай за ним, ладно? Не в громоотводе тут дело. Ты слышал про Мари Латенье? И я не слышал. А он вот услыхал по радио. Французская пианистка это, слепая была. Летела в Америку на гастроли, а самолет в грозу попал. Молния ударила рядом, тряхнуло как следует их. И стала эта пианистка видеть. Наверно, от испуга нерв какой-то сработал. В общем-то непонятно, но факт. И в газетах, говорят, писали… Вот Владик мой и лезет под каждую грозу… Ждет.
Генка отвернулся. Лицо начинало гореть почти так же, как тогда, при первой встрече с Владькой. «Ты что, взбесился? Не видишь, да?…» – «Не вижу, ну и что?» Генка забыл. Вернее, не забыл, а привык за эти дни к Владькиной слепоте. Но ведь Владик-то не привык. И не привыкнет никогда. Он поднимается на крышу и ждет: может быть, ударит молния. Может быть, она ударит не прямо в него, во Владьку, а где-то рядом. И тогда, может быть, случится чудо…
– Он говорил, что иногда видит разные пятна. Значит, какие-то нервы работают, – сказал Генка.
– Ты его больше слушай. Он тебе наговорит…
– Его нельзя вылечить? – тихо спросил Генка.
– Как его вылечишь? У скольких врачей были…
– Никак нельзя?
– Нет.
– Никак-никак?
Иван Сергеевич удивленно вскинул на Генку глаза. Эти глаза были очень похожи на Владькины, только усталые, с красными прожилками на белках.
– Был один врач, молодой еще. Говорил, что можно попробовать сделать операцию. Есть один шанс из тысячи. Понимаешь, один из тысячи.
– Понимаю, – кивнул Генка. – Значит, все-таки можно.
– Это еще молодой врач, – повторил Владькин отец. – Он всегда спорил с другими. И я не знаю, где он теперь. Кажется, уехал в Одессу.
