— Ну, не знаю. Может, их обратно посадили?
Вик хотел сказать, что корни там были мертвые, некоторые — растоптанные, но тут раздался стук и вошел дядя Саша. Он смотрел на них молча и чесал небритую щёку. В свободной руке он держал пакетик с маковым рулетом, под мышкой зажал книгу. Алёна узнала свои «Замки Шотландии». Вик тоже узнал книгу и в это мгновение твёрдо решил убедить отца, что знает, точно знает, чем станет заниматься в жизни.
— Я тебе напишу, — сказала Алёна и снова пожала ему руку, подарив Вику на прощание теплоту и уверенность.
Глава 26 Ба
Ангелина с тоской посмотрела на гору посуды в раковине. Жанка все оставила и убежала. Ангелина взяла двумя пальцами губку — та совсем прогнила. Воняет тухлятиной. Ангелина швырнула её обратно, села за стол, подперла руками голову.
Бабка в больнице… Это надо же! Сколько раз она об этом мечтала? Пожить одной. Поесть одной. Чтобы никто над ухом не зудел.
«Ты постирала носки?» — «Ты выпила киселик?» — «Не смотри так долго телевизор, глаза заболят», — «Заправь постель, вдруг кто зайдёт».
И вот, пожалуйста. Живи.
Но почему, кто-нибудь может, ей, Энджи, объяснить, вся еда, которую она ест в одиночестве, стала горькой? Честное слово! Что в рот не возьмёшь, всё горчит.
Она даже на почту сходила, в интернете глянула. Говорят, проблемы с желчным пузырём или печенью… Но у неё нет проблем с печенью! Это у бабки проблемы с сердцем! Тогда почему вся еда горькая у неё?
И дом этот. Как будто сдавливает стены, каждый раз, когда она ложится спать. Щёлкает у неё над головой, стонет, поскрипывает недовольно, будто сердится. Будто хочет прогнать.
Вот и сейчас что-то щелкает в стенах, гудит. Она снова встала, включила воду, и вдруг из крана неожиданно шарахнуло по пальцам кипятком. Больно!
— Отвали! — крикнула она, отступая и оглядываясь, — отвали от меня! Я не виновата!
Энджи выбежала из дома. Глянула зачем-то на экран Жанкиного мобильного. Не горит экран, не светится.
Она побрела по улице. Из-за одного забора послышался смех. Ангелина в тоске прильнула к нему.
Да, как обычно. Богатеи отдыхают и радуются. Шикарный сад, детская площадка тысяч за сто рублей — крепости с горкой, качели, лесенки красивые. На лесенке — два паренька лет пяти или шести. Разодетые — мама не горюй! Джинсы, клетчатые рубашки, платки, ковбойские шляпы. У каждого — по пистолету, палят из них по индейцам.
А неподалеку на скамейке кованой — шикарная тетка сидит с журналом глянцевым. Волосы у неё светлые, начесаные, губы — ярко-розовые, перламутровые, сама загорелая, в красном платье до пят.
Старая тетка все же. Но такая… Ботоксом каким-то исколотая, наверное.
«Вот она — клевая старость, — подумала Ангелина, — все сделаю, но добьюсь, чтоб и я так вот сидела! Хоть на старости, а буду сидеть! С ботоксом и журналом!».
На соседней скамейке — тетка помоложе, с короткой стрижкой, одета попроще — шорты с футболкой. Рядом с ней — дядька в черном.
«Няня и охранник», — поняла Энджи.
Вдруг один из пацанов завопил:
— Бей бабку!
Они слетели с лестницы и бросились к шикарной тетке. И вдруг начали бить ее прямо по лицу. Бац! Бац! Кулаками, пистолетами, по щекам, по волосам уложенным, по голым плечам. Били с размаху.
— Давай! Давай! Бей её!
Она завизжала, пытаясь закрыться журналом, охранник и няня подскочили, бросились к ним. Отволокли пацанов. Женщина закрыла лицо руками и бросилась к дому.
Ангелина стояла, раскрыв рот. Они что, сдурели? За что они её? Она ж ничего не делала!
Один из пацанов вырвался и бросился к калитке. Толкнул её и выскочил на улицу. Ангелина прыгнула к нему и схватила за шиворот клетчатой рубашки.
— Ты что творишь? — заорала она, — ты её зачем?
За парнем на улицу выбежал охранник. Выхватил пацана у Ангелины и зло бросил:
— Ты чего лезешь?
И пацану вежливо:
— Пойдем домой. А бабушку нехорошо бить все-таки.
Ангелина стояла, хватая воздух ртом. Она… она думала, что лопнет вот прямо сейчас. Что-то в ней загремело, как гроза.
Мальчишки вернулись на свою площадку. Они с хохотом переговаривались.
— Классно мы ей вломили, — сказал один.
— Жалко, мало, — сказал другой, — ночью надо.
Бабах! Что-то все-таки лопнуло внутри Ангелины. Слезы потекли ручьем.
— Я не такая, я не такая, — зашептала она и закричала: — я не такая!
— Пойду отгоню, чокнутая какая-то, — сказал охранник, снова направляясь к воротам.
Но Энджи уже сама бросилась прочь.
Вдруг что-то завибрировало в кармане. Мобильник?
— Ба! — заорала Энджи на бегу, — ба, ты?! Ну как ты? А? Ба! Слушай! Ты это… Ты это там… Короче! Не думай, ладно? Я не… Нет. Да не нужны мне твои деньги! Правда! Клянусь! Ба! Я решила, что в старой школе останусь! Да, конечно! Да они гады все, в своей Рублевской гимназии! Я такое сейчас видела! Неважно. Я останусь, ба!
Она остановилась. Слезы текли по лицу. Она слушала, как что-то благодарно бормочет бабушка, и так неожиданно хорошо становилось от её слов, так тепло.
— Ты только это… Давай быстрей, ладно! Лечись! Да… я тебя… ну, ты поняла, короче! Давай домой быстрей, без тебя дом ходуном ходит!
Она отняла трубку от уха, перевела дух. И вдруг с ужасом подумала:
«Кто это только что всё произнёс?! Она, что ли? Сама? По доброй воле?»
Выходило, что так. И от этого внутри вдруг взметнулась стая птиц. Сильных, с крепкими крыльями. Хотелось броситься вперед! Хотелось исправить все ошибки и зажить другой, хорошей жизнью!
— Ба! Слушай! А какие саженцы у нас в саду можно выкопать, скажи? Я знаю, что не сажают, просто мне очень-очень надо.
Когда она кончила разговор, то ощутила новый прилив сил. В голове рождались удивительные мысли, никогда не приходившие раньше.
Надо было бабушке сказать, что больше она ей не позволит с едой разговаривать! Выдумали тоже, одиночество. Какое одиночество, когда есть она, Ангелина?!
«А ведь это и правда глупостью было, — вдруг подумала Ангелина, — в гимназию лезть. Зачем?»
И она начала прикидывать, в чём ей пойти первого сентября в старую школу. Хотя это и неважно, ба обычно ей такие цветы даёт с клумбы своей, что они все другие затмевают. Все только на них и пялятся. Особенно классная, которая всегда их в отдельную вазу ставит. Говорила она когда-нибудь об этом бабушке? Вряд ли. А надо сказать.
