А после всех происшедших в классе событий Степа крепко призадумался. Вот Заяц! Что с него было взять, кроме лопоухости и невероятных способностей к информатике? Ничего! Он был никем, а стал всем, когда написал глупейшие стишки про «птичку певчую». Конечно, повелась на них не Надя Власова, а Клюева, но это дела не меняет. Заяц с Клювихой после этого подружились, и самый мощный компьютер в кабинете информатики после уроков довольно-таки часто стал простаивать. Раньше Заяц на нем вис до глубокого вечера, а теперь вместо этого гуляет по Питеру с Клювихой за ручку. А Клювиха вроде даже похорошела. Во всяком случае, она распустила волосы, которые раньше все время сворачивала в дурацкий бублик на затылке, и лицо ее непостижимым образом округлилось — хотя с точки зрения здравого смысла должно было бы еще больше вытянуться. Да и сам Заяц приобрел такую солидность и значительность, что и Зайцем-то его называть стало неловко. Степа уже несколько раз слышал, как легко теперь Алик употребляет выражения: «мы с моей девушкой», «моя девушка», «мы с Настей», и, честно говоря, завидовал.
Зависть разъедала его душу еще сильнее, когда он смотрел на Румянцева с Власовой. Эти двое вообще выглядели настоящими Ромео с Джульеттой. С тех пор как Пашка у всех на глазах утешил Надьку после безобразного поступка Исмаила, девчонку будто подменили. Куда только делись ее резкость, насмешливость и дерзость? Смотрит на Пашку, как на какого-нибудь Добрыню Никитича, освободившего ее из когтистых лап Змея-Горыныча о двенадцати головах и двенадцати хоботах, и только томно вздыхает. А разве он ее освобождал? Исмаил Надьке успел здорово в челюсть въехать. А Пашка что? Слезки утер и какую-то бумажку в руки сунул. Тоже наверняка глупость несусветную написал… «Птички, рыбки…» Слушать противно.
А уж про Одинцова с Муськой и говорить нечего. На них приятно и забавно смотреть: веселые, смеются все время, острят, подкалывают друг друга. Но если опять же честно, ему, Степе, хотелось бы, чтобы у него было с кем-нибудь так, как у Пашки с Надей или у Зайцева с Клювихой. Все-таки приятно, когда девушка смотрит на тебя, как на супермужчину, и вздыхает.
Степа прикинул, кто из девочек 9-го «А» пока еще остался на свободе. Выходило, что по-прежнему ничья — красавица Арина, потом Люда Павлова и влюбленная в химию Таня Прохорова. Что касается Люды, то ее лучше не трогать. Во-первых, слишком умная. Хотя он, Степа, тоже не дурак, раз в 9-м «А» учится, но его интеллект до павловского явно не дотягивает. А когда женщина умнее мужчины, это опасно. Это он по своей семье знает, в которой мать помыкает отцом как хочет и прилюдно называет его «мой дурачок». «Дурачком» при умной Люде Степа быть не согласен. Во-вторых, эту Павлову совершенно непонятные отношения связывают с Исмаилом, не говоря уже о Кондратюке, которому она досталась при жеребьевке. Пожалуй, пусть эта троица сама между собой разбирается. Лучше рассмотреть кандидатуру Дробышевой. Вообще-то Заяц как бы отдал ее Пашке в обмен на битую морду Николаева из 9-го «Б», но теперь, когда Румянцев с Надей, получается, что Аринка вообще никому не нужна. Вот парни — дураки! Ведь с такой красавицей только по Питеру пройтись — многого стоит! Может, именно за ней и приударить? Правда, с тех пор, как после жеребьевки он размышлял о трудностях свиданий, знаний на сей счет у него не прибавилось. Абсолютно. Ну так и что? Можно подумать, что Заяц знал, что ему с Клювихой делать! Дошел небось своим умом путем проб и ошибок.
Т-а-ак… С чего же начать? Все счастливчики 9-го «А» начинали со стишков, причем оказалось — чем стишата глупее, тем лучше результат.
Степа попотел часа два и выдал следующее:
На тебя, как на свет, я лечу мотыльком,
И сгорю, если ты не спасешь.
Ни сегодня, ни завтра, ни даже потом
В моем сердце ты не умрешь.
Он перечел пару раз свое творение и скривился от отвращения. От таких виршей, как говорится, может скиснуть даже молоко. Но Заяц, между прочим, приобрел «свою девушку» как раз с помощью чего-то подобного. В конце концов, на некоторое время вполне можно прикинуться глупее обыкновенного.
Степа перепечатал стихи на компьютере самым затейливым шрифтом, который только нашел, украсил розочкой отвратительного оранжевого цвета, а потом решил на всякий случай еще и подписаться, а то вдруг Арина подумает на Исмаила или еще на кого-нибудь другого. Пусть ее мысли сразу примут правильное направление.
Степа собирался засунуть листок со стихами в сумку Дробышевой на следующий день, когда она оставит ее в кабинете химии, чтобы налегке идти в столовую.
На следующий день Карпухович еле дождался, когда кончится история и они пойдут в кабинет химии, чтобы забросить туда свои вещи по пути в столовую. Это ничего, что он кашку с котлеткой пропустит. Не малышонок. На другой перемене что-нибудь купит в буфете. Тут такое дело! Тут, может, судьба решается! Вот, например, его двоюродный брат Славка со своей будущей женой в одном классе учились. Это ж понимать надо!
Степа быстро забросил рюкзак на свою парту и, улучив момент, мышкой юркнул под кафедру, где затаился до тех пор, пока все не вышли из класса и в замке с той стороны двери не повернулся ключ. Тогда он выполз и принялся искать Аринкину сумку…
«Вот идиот! Ведь даже не удосужился рассмотреть, как она у нее выглядит!» Степа, конечно, знал, где Дробышева обычно сидит, но химичка никогда не следит за рассадкой, и она могла бросить вещи на любую парту. Хорошо, что в классе девчонок только шесть штук. К тому же ярко-красный рюкзачок Черновой с обезьянкой на цепочке ни с чьим не перепутаешь.
Степа как раз взял в руки небольшую черную сумочку, лежащую рядом с Муськиным рюкзаком, когда за спиной раздалось звонкое:
— Что ты тут делаешь, Карпухович?
Степа в ужасе обернулся. Как же он мог про нее забыть? Конечно же за ним стояла Таня Прохорова, помешанная на химии и проводящая все перемены в лаборантской за всякими опытами. На ней был огромный для ее тщедушного тела синий халат, прожженный в нескольких местах, а в одной руке она держала пробирку, в которой пузырилась, дымясь, какая-то рыжая жидкость.
— Я? — переспросил Степа, чтобы хоть как-то протянуть время, и развернулся к ней всем телом, чтобы за спиной незаметно опустить на стол сумочку.
— Ну не я же! Все знают, что я тут делаю! — строго сказала Таня и заглянула ему за спину. — Зачем ты трогал Надину сумку?
— Это Надина? — не стал ничего отрицать Степа, потому что понял: она все видела.
— Надина! Ты что, Карпухович, вор?
— Совсем ты, Прохорова, рехнулась тут со своей химией! У меня вот! — И он потряс перед ее носом сложенным листком со стихами. — Записка… Ясно тебе? Любовная, между прочим!
— Наде? — удивилась Таня. — Так… Румянцев же тебе… лицо попортит!
— Конечно же не Наде… — согласился Степа. — Я просто сумки перепутал. Нормальному мужчине никогда в жизни не запомнить все эти ваши пряжечки, веревочки, бантики…
— Так ты скажи, кому хочешь положить записку, и я покажу тебе сумку. Хотя я и так догадываюсь кому. Ты наверняка не оригинален, — и Таня презрительно улыбнулась.
