Задрав куртку, Катя сунула руку в задний карман джинсов и вытащила две сотенные бумажки. Пожалуй, на такие деньги можно будет перекантоваться целый день, а то и два. Дальше Катя решила не заглядывать. Ей теперь стоит жить только одним днем. Она аккуратно разгладила свою потасканную десятку, присовокупила к ней два стольника и успела убрать свое богатство в нагрудный карман куртки и даже застегнуть на нем «молнию», когда на нее вдруг налетел какой-то парень. Он сбил ее с ног, повалил на землю и попытался оттащить в глубину темного прохода между дворами. Катя сопротивлялась, как могла. Она укусила его за руку, он грязно выругался и другой рукой так саданул ей под челюсть, что, отвратительно скрежетнув, зубы впились в губу, а в глазах сделалось темно. Почувствовав во рту вкус крови, Катя очнулась. Парень шарил у нее на груди. Он явно не покушался на ее честь. Ему нужны были деньги. Видимо, он заметил, как Катя доставала их из разных карманов своей одежды. Ну-у-у нет! Не получишь! Ей и самой они пригодятся!
Катя брыкалась, царапала руки парня своими хоть и не очень длинными, но весьма крепкими ногтями. Он глухо матерился, плевался и еще два раза ударил ее кулаком в лицо. Она наконец решилась позвать на помощь, но чуть не захлебнулась кровью, хлынувшей из носа. Изо рта вылетела парочка жалких звуков, которые некому было услышать в это холодное субботнее утро. Кате уже не нужны были деньги, она готова была их отдать, но пальцы не слушались и никак не могли расстегнуть «молнию» нагрудного карманчика. «Не зря у мамы из рук вывалился нож, — почему-то подумалось ей. — Это всегда дурная примета. Вот оно — появление очередного мерзостного мужчины».
Парень опять поднес к ее лицу кулак.
— Не надо! — наконец крикнула Катя. — Я отдам! Отдам!
И в этот момент где-то рядом взвизгнула тормозами машина. Парень ослабил хватку, опустил кулак. Катя сразу отползла от него в сторону, а он вскочил с колен и понесся прочь от нее по переходу в соседний двор. Подняться Кате помог какой-то мужчина. Сначала он рванулся было за парнем, но потом решил: важнее посмотреть, что с девочкой.
— Как ты? Жива? — спросил он.
Катя кивнула, вытирая кровь рукавом куртки.
— Да погоди ты… — мужчина снял с шеи шарф и сам стал вытирать с ее лица грязь и кровь.
— Что он с тобой сделал? — спросил он. — Может, отвезти тебя в травмпункт или к врачу? Зубы-то целы?
— Нет… не надо… Он хотел у меня деньги отнять… и все… — прошептала Катя. — За какие-то двести десять рублей готов был убить…
— Знаешь что, пойдем-ка все-таки к машине. У меня там есть бутылка минералки. Смоешь с себя этот кошмар. И кофе есть горячий в термосе…
Катя опять кивнула. Ей было уже все равно, куда идти. Этот мужчина тоже мог оказаться каким-нибудь маньяком, но ей было так больно, холодно и страшно, что она об этом даже не подумала. Она послушно забралась на заднее сиденье машины, даже не взглянув на нее. И только тогда, когда мужчина протянул ей пластиковую бутылку минералки, она испуганно вскрикнула:
— Иван Сергеевич?!
Шмаевский-старший растерянно вгляделся в ее разбитое лицо и также испуганно спросил:
— Неужели… Катя?
Она кивнула, закрыла лицо руками и разрыдалась. Что же это такое? Что за невезуха такая! Даже от бандита ее спас не рыцарь на белом коне, а отец Руслана на серой пузатой машине! И где же, скажите, справедливость?
Катя упала ничком на заднее сиденье и так заголосила, что Шмаевский не на шутку испугался:
— Катя… Катенька… ну не надо так плакать… — начал приговаривать он. — Да что же делать-то? Катя, может быть, он… этот отморозок, сделал что-нибудь ужасное… Ты не стесняйся, скажи… Мы сейчас же к врачу… и в милицию заявим! Он получит по заслугам, вот увидишь!
— Нет, ничего не надо, — пробормотала она и снова села прямо, нахохлившись, как подбитая птица. Она видела, что испачкала кровью нарядный чехол сиденья, но почему-то совсем не расстроилась на сей счет. Так этому Шмаевскому и надо! Нечего было лезть! Она отдала бы парню свои деньги, и он мигом от нее отвязался бы.
— Может… домой? — спросил окончательно потерявшийся и расстроенный Шмаевский-старший.
Катя посмотрела в окно, заметенное мокрой снежной крупой, и, еле шевеля губами, сказала:
— Лучше выбросьте меня на свалку. Меня занесет снегом, и все наконец будет кончено.
— Ну что ты такое говоришь? — встрепенулся Иван Сергеевич. — Что за ерунда? И вообще, куда ты шла в такую погоду? За хлебом? Мама, наверное, волнуется, куда ты делась?
— Мама не волнуется! — наконец громко и зло отчеканила Катя, невзирая на боль в разбитой губе и под челюстью. — С некоторых пор она волнуется совершенно о другом человеке! Все остальные ее не интересуют!
Шмаевский вскинул на нее свои шоколадные, как у сына, глаза и, немного помолчав, грустно сказал:
— Ты имеешь в виду меня?
— Да! Я именно вас имею в виду!
— Ты ошибаешься, Катя!
— Ошибаюсь? Да неужели? — истерично расхохоталась она. — Неужели вы будете утверждать, что моя мамочка о вас не думает?
— Не буду. Я очень надеюсь, что иногда она обо мне думает…
— Иногда? Как же! Она вчера даже не заметила, как я ушла из школы. Меня и вчера вечером мог избить любой бандит, а она с вами была, с вами! И ей совершенно наплевать, где я, с кем я и кто пытается убить меня в черной подворотне!
— Ты преувеличиваешь! Твоя мама…
— Моя мама совершенно спокойно дала мне сегодня уйти… в никуда… Вы можете себе такое представить?! И вообще! Она готова была меня убить из-за вас, как этот гад из-за денег! Всё, всё из-за вас!
Кате стало так жалко себя, что она, закрыв лицо окровавленным шарфом Шмаевского, опять в голос разрыдалась. Иван Сергеевич дал ей выплакаться и, когда она опять немного успокоилась, грустно сказал:
— Знаешь, Катя, вчера в школе мне показалось, что вы уже повзрослели настолько, что способны дать правильную оценку любым жизненным ситуациям. Ваши с Русланом одноклассники разыгрывали сцены о любви с таким горячим чувством, с таким пониманием пушкинского текста, что я почувствовал в вас… товарищей… что ли… Я ошибся. Жаль.
— Что значит, ошибся? И чего же вам жаль? — презрительно спросила Катя.
— Жаль, что вы, способные понять переживания литературных героев, живым людям почему-то отказываете в праве на любовь.
— Любовь и существует только у литературных героев! В жизни ее нет! Разве вы, такой взрослый человек, этого не знаете?
Иван Сергеевич трагически покачал головой и сказал:
— Да-да… Мне Наталья Николаевна говорила об этом твоем нигилизме…
— Говорила?! — вскинулась Катя и попыталась открыть дверь машины, приговаривая: — Да как она могла?! Да кто вы такой, чтобы… Откройте мне дверь! Я выйду!
— Я люблю твою маму, Катя… — тихо сказал Шмаевский, даже не пытаясь помочь ей с дверью.
