Неужели Стас не придет? Но почему? Мог бы отказаться от встречи, она бы ни за что не стала настаивать… А так — разве можно? Так нельзя… Так слишком обидно… Унизительно… Горько… Может быть, Стас хотел ее проучить? Она отказалась от него в Китае, и он теперь решил таким образом ее за это наказать? Но это как-то не по-мужски… А по-мужски выглядел Долинский со своей Лизкой? Неужели парни все такие? Это ж какие? Такие! Непостоянные! Лживые! Подлые!
Ника почувствовала, как в ее глазах закипают слезы. Пожалуй, стоит отказаться от Лебяжьей канавки, выйти из сада на другую сторону, прямо на набережную Невы, пройти подальше и бултыхнуться в канавку Зимнюю — аккурат с Эрмитажного мостика, как Лизе из оперы Чайковского «Пиковая дама»
[5]. Будет очень символично! И второе название «Мостик Лизы» наверняка тут же переделают в «Мостик Вероники».
Девочка поймала себя на том, что вместо того, чтобы просто броситься в те воды, которые ближе всего, она рассуждает об оперной Лизе и символах. Очень неуместно! А потому она больше не станет рассуждать, а пойдет да и бросится! Все равно жизнь кончена!
Ника очередной раз заправила волосы за уши, проглотила слезы и успела сделать всего лишь один шаг к выходу. Именно в этот момент через турникет прорвался Стас с таким душераздирающим криком: «Ни-и-и-ика-а-а!», что от него во все стороны шарахнулись отдыхающие и туристы. Он будто почувствовал, что без него она решилась на последнее. Ника вздрогнула, увидела его смущенное лицо, сделала второй неуверенный шаг и, сорвавшись, побежала к нему навстречу. Он поймал ее в свои объятия, приподнял и закружил вокруг вазы в каком-то папуасском танце.
— И то дело! Девчонка уж заждалась совсем! — прокричала им вслед старушка, которая ела мороженое, уютно устроившись у пьедестала вазы. — И что за парни нынче пошли! Какие-то малахольные! То ли дело в наше время! В наше время девки опаздывали, а не парни!
Стас поставил Нику на ноги и сказал:
— Ты прости меня за такое опоздание! Я решил на метро доехать, а потом пешком дойти до сада, а нашу станцию, представь, перекрыли. Что-то там случилось… Возвратился на остановку троллейбуса и прождал его почти двадцать минут. Ну, думаю, все пропало… Ника уйдет… А ты не ушла…
Ника смотрела на него снизу вверх, и по щекам ее текли слезы. Это были те самые слезы обиды и унижения, которые она только что загнала поглубже внутрь себя. Теперь они просто вытекали из глаз освобожденной от боли девочки. Им не было места в ее организме.
— Почему ты плачешь? — спросил Стас.
— Я думала, ты не придешь… — размазывая по щекам горько-соленую, как морская вода, влагу, ответила Лиза.
— Я не мог не прийти… Я вроде и не знал, зачем ты меня позвала, и, одновременно… знал… Я еще в Китае понял, что настроен на тебя, как камертон, — я тебя чувствую…
— А я тебя только тогда почувствовала, когда ты уехал… Мне без тебя стало темно в солнечном Китае…
— Видимо, так тоже бывает…
— Но теперь ведь будет по-другому?
— Конечно!
— Это ведь ты сунул мне под подушку узел счастья?
— Я!
— Оно у нас теперь будет одно на двоих?
— Очень надеюсь на это!
— Представь, в храме Наньшаня я опустила в ящик Будды записку, где написала: «Хочу влюбиться!» — улыбаясь сквозь все еще струящиеся слезы, сказала Ника.
— Видимо, монахи уже сожгли записки и провели священный ритуал! — отозвался Стас, тоже улыбаясь.
— А ты что написал?
— А я попросил, чтобы меня… полюбила Вероника Томилина из Санкт-Петербурга!
— Специально так подробно, чтобы Будда не перепутал меня с какой-нибудь другой Вероникой?
— Конечно! А то, кто их знает, этих Будд!
Счастливые Стас и Ника громко расхохотались и, взявшись за руки, пошли вглубь Летнего сада. Ни он, ни она еще ни разу не видели недавно восстановленные фонтаны. Кому-то из питерцев новый облик Летнего сада не нравился, другие приняли его с определенными оговорками. Нике и Стасу в этот день нравилось все!
