С чердака я не мог разглядеть того, что было видно со второго этажа, и чертыхнулся. Однако я опять подумал: «Орлиноносый у них – главный». Один из спутников, похоже, был телохранителем: очень здоровый и подтянутый малый. Я окрестил его Бэтменом. Второй, худой и тщедушный, совсем не годился в охранники, я назвал его Туберкулезный. Все они скрылись в помещении фирмы, а я скатился с лестницы, как колобок, чтобы успеть на улицу и встретить их у парадного. Орлиноносый не мог узнать во мне мальчишку из трехлетнего Краснохолмского прошлого, а я еще никому не намозолил глаза, поэтому мог посмотреть на Орлиноносого вблизи, хоть и не сомневался, что это он. И послушать хотелось, о чем эти трое говорят.
Ждать пришлось долго, может час. В четыре, очень кстати, появилась Катька, и мы с ней расположились чуть не у самого подъезда. Сейчас для конспирации собака была бы нелишней, хотя рвущийся с поводка Гамлет для сыщика не находка.
– Когда выйдут, говори мне что-нибудь, будто треплемся, но не ори, чтобы не заглушить их. Вдруг что-нибудь важное ляпнут.
Наконец дверь открылась, но вышел из нее Очкарь и куда-то направился. Пришлось подождать еще, пока появились те, кого мы ждали. Да, вне всяких сомнений, это был Орлиноносый, его узкие глаза, кустистые брови, тонкий нос. Жесткое выражение лица человека, не знающего страха и жалости, смягчилось усами. Такие мужчины, я думаю, нравятся женщинам, и Катька это подтвердила, чуть дверца машины захлопнулась.
– А он красивый, – сказала она.
– Убийцы тоже не все уроды, – сказал я с раздражением.
– А ты думаешь, это он убил Люсю?
Вот чертова девка! Но, по крайней мере, не дура.
– Я вообще-то не про усатого говорила, – объяснила Катька, – про того, что чуток пониже.
– Его зовут Бэтмен.
– Откуда ты знаешь?
– А я думал, ты умная…
– Сам дал имя? – улыбнулась она.
– А как тебе усатый? Какое у тебя впечатление?
– Не знаю. Не понравился. Трудно сказать почему. Может, черный очень? А может, я сразу отнеслась к нему с предубеждением, то есть знала, что он нехороший человек. Какая-то угроза от него исходит.
– Сомневаюсь, что Бэтмен хороший.
– А я и не сказала – хороший, я сказала – красивый. И что ты привязался?
Дежурить больше не имело смысла, можно было отваливать. Теперь я знал, что Орлиноносый приезжал в «Руслан и Людмилу» не случайно.
Мы с Катькой вышли на Карповку и обошли Ботанический сад, утопающий в листве и травах некошеных газонов. В глубине матово светились пыльные стекла старинных оранжерей, и весь этот зеленый оазис щебетал и посвистывал, несмотря на то что день клонился к вечеру. В одном из проулочков возле Ботанического Катька обратила мое внимание на массивное здание и сказала:
– Спорим, что раньше здесь была церковь?
Мы подошли поближе и осмотрели здание. Куполов у него не было, а если бы поставить – оно вполне могло сойти за церковь.
– Купола были. Вот шея от главного, – показала Катька.
– В архитектуре эта шея называется барабаном, – сообщил я.
Странно, что я сам не обратил внимания на эту деталь. Наверное, я не очень наблюдательный человек, и есть вероятность, что и в слежке за Орлиноносым я многого не вижу, а если и вижу, то нет гарантии, что даю этому правильную оценку.
– Я хочу тебе что-то показать, – сказал я Катьке.
Отвел ее в больничный сад. Она с интересом разглядывала надписи и Али-Бабу на стенке и наконец изрекла:
– Класс! Надо сюда прийти, когда будет открыто.
– Тебе не кажется, что это портрет одного нашего знакомого?
– Какого же? – удивилась она.
– Орлиноносого.
– Совсем не похож.
Я всматривался в Али-Бабу, и чем дольше смотрел на него, тем больше убеждался, что и в самом деле не похож.
Дома я узнал, что звонила мама и, разумеется, интересовалась, когда я приеду. Я не был уверен, долго ли смогу испытывать ее терпение, и стал жаловаться Ди на притеснения и искать у нее поддержки.
– Никак не могу сейчас уехать, – сказал я с отчаянием.
– Понимаю, – ответила тетка. – По-моему, мать недолюбливает Катерину. И совершенно напрасно.
Она считала, что я не могу расстаться с Катькой, и сочувствовала мне. Мы долго обсуждали, как задобрить маму. Всякие хитроумные планы придумывали. Потом позвонила Катька с неприятным известием. Художники Сидоровы передали через соседей по даче, приехавших в город, что объявятся завтра.
– Я должна их ждать, а в котором часу они будут – неизвестно.
– Ты поедешь с ними на дачу? – спросил я кисло.
– Такой разговор был, но теперь я не знаю их планов.
– Что ж, – я сам чувствовал, как голос мой становится все отстраненнее и противнее, – жди своих художников. Лето продолжается, погода классная. Гораздо приятнее сидеть на даче, чем на чердаке караулить криминальных типов.
– Ты не обижайся, мне совсем не хочется тебя подводить. Но ты же понимаешь: я от них завишу. Это друзья родителей, они пустили меня жить в мастерскую… – В ее голосе появились виноватые нотки.
Она была совершенно права, но у меня жутко испортилось настроение. В результате мы договорились, что Катька дождется своих художников, а потом зайдет ко мне на Пушкарскую. Если я раньше освобожусь, то я к ней приду. И маршрут свой определили, чтобы не разойтись.
– Я постараюсь не поехать на дачу, – сказала Катька.
Вообще-то она вела себя все это время очень мило, очень по-дружески.
– Я, наверное, скоро поеду домой. И с этим типом из «Руслана и Людмилы» все ясно, так что покараулю завтра, и конец. Ты не отказывайся из-за меня ни от чего интересного.
Кажется, мы старались переплюнуть друг друга в благородстве, потому что она ответила:
– Я тебе честно сказала, что не хочу на дачу. И как я тебя могу оставить наедине с убийцами?
– Ну ты загнула! Кто тебе сказал, что это убийцы? Один из них – нехороший человек, но я даже не знаю, насколько нехороший. Может, все ошибка.
– А может, и не ошибка. А ты ведь завтра попрешься за ними в офис?
– Откуда ты знаешь? – удивился я, потому что думал об этом.
Пока не намозолил Орлиноносому и его сотрудникам глаза, надо было войти за ним (только вот под каким предлогом?) в контору, а там осмотреться и действовать по обстановке.
– Само собой напрашивается. Только для этого нам желательно быть вместе. А еще надо решить, вдвоем зайти или порознь, и дело какое-нибудь придумать.
Пожалуй, сыщик из нее получался лучше, чем из меня. Может быть, именно Катьке и нужно было рассказать всю историю? Но было две Катьки: та, Краснохолмская, с «Агатой Кристи», терпящая меня, когда ей было удобно и угодно, и нынешняя, петербургская, – словно другой человек. Я не был уверен, что в ближайшее время она не превратится в прежнюю Катьку или совсем иную, новую, неведомую. Меня это пугало, поэтому я и не мог ей довериться.
