Глава 21
ПАПА КАРЛО
Я прекрасно отдавал себе отчет, что я собой представляю. Мальчик-переросток, спасибо, хоть высокий и не прыщавый, хотя отдельные прыщи бывают, и выдающиеся тоже появляются то на лбу, то на носу. А она – настоящая девушка, хорошенькая, беленькая, гладенькая, на таких и парни, и мужчины оборачиваются. Не дорос я до нее.
Когда же я доживу до такого возраста, чтобы чувствовать себя в нем комфортно? Судя по всему, этот возраст у людей непродолжителен. Сначала мечтаешь повзрослеть, чтобы тебя не отправляли спать, когда приходят гости и все садятся за стол, потом чтобы на улицу одного отпускали, а потом в город. Лилька Луговец с компанией моих одноклассниц хотели вырасти, чтобы краситься и ходить в туфлях на каблуках, а Зажигин – чтобы отмутузить отца, который драл его за малейшую провинность. У меня желание стать взрослым немного затормозилось после осознания того, что годы приближают меня к армии, но окончательно не пропало, потому что даже в такой благополучной семье, какой была наша, ребенок все равно бесправен.
У матери двойственное отношение к возрасту. Она говорит: «Быстрее бы на пенсию, уж и не знаю, как мне эти семь лет доработать!» Однако всем известно, что без работы она не представляет своей жизни. Еще она говорит: «На пенсии я буду бесплатно ездить на автобусах и электричках». Можно подумать, часто она на них ездит! С тем же постоянством она заявляет: «Сбросить бы годков десять!»
О более старых людях и вообще нет речи: они все помолодеть не прочь. А вот один друг Игоря хочет постареть на четыре года, чтобы осталось позади учение в заочном институте, который ему страшно надоел.
Наверное, нужно быть очень гармоничным человеком, чтобы жить с удовольствием в каждом отпущенном тебе году. «Где мои семнадцать лет?» – все время вопрошает Ди. А наш учитель географии, женившийся на подруге своей дочери, стал красить волосы хной и ходить, как ему кажется, пружинистой походкой, а на самом деле смешно подпрыгивая. Я однажды наблюдал за ним на улице, когда он возвращался с работы и думал, что его никто не видит, – сгорбившийся, понурый, еле плетется. А главное, крашеный!
Самое страшное быть смешным или жалким. Избежать этого можно только одним способом – быть самим собой. Правда, когда это связано с любовью – читал, да и сам догадываюсь, – некоторые люди становятся не просто смешными, но и достоинство теряют. Пересиливает любовь и достоинство и все остальное. Ну, у меня-то с Катькой явно не такая любовь, а может, и не любовь это вовсе. Не исключено, что у меня, как и у нее, ожидание любви.
Пришел я на свой наблюдательный пункт, а сам не машину с Орлиноносым высматриваю, а Катьку. Воображаю, как вырулит она из переулка с черным Гамлетом на поводке, в коротенькой или длинной развевающейся юбке, с косичкой или узлом на голове, складненькая такая, ловкенькая. В три часа, уже истомившийся ожиданием, я не про Орлиноносого подумал с досадой, а про Катьку: она не придет.
Я еще вчера знал, что ничего здесь не высижу, пора делать следующий шаг – проникнуть в волчье логово. Мне это ничем не грозило, зато, зайдя прямо за Орлиноносым в контору, я мог получить еще какую-нибудь информацию. Я собирался притвориться дураком, полным идиотом, спросить, продаются ли у них компьютеры, какой самый дешевый, а поскольку и такой для меня дорогой, не посоветуют ли, где купить бэ-у (то есть бывшее в употреблении) и сколько это может стоить. Таким образом, я смогу вступить в контакт, а дальше – как получится.
Ожидая машину, я мечтал, как уже было сказано, о приходе Катьки. Честное слово, я ее не ревновал, но чувства мелькали разные: и обида, и неприязнь, и отстраненность. Но главным было ожидание. Где ты, Катька? Неужели тебя насильно увезли на дачу? А может, ты забыла про меня? Или до сих пор ждешь своих художников?
В начале четвертого я понял, что дежурство придется прервать, иначе я напущу в штаны. Соколом полетел в укромный уголок и пробыл-то там всего ничего, а когда вернулся, машина уже стояла возле подъезда. Шофер за рулем. Возле машины прогуливается незнакомый здоровенный парень, которому я сразу же присвоил кличку Дружбан. Дружбан Орлиноносого. Возможно, это был еще один телохранитель.
Я неторопливо перешел улицу. Дружбан не обратил на меня никакого внимания.
Судя по двери с блестящей медной ручкой, новеньким зонтиком-навесом над подъездом, серебристым жалюзи на окнах, я воображал, что внутри какое-нибудь евро-, красота неописуемая с ковролином, искусственными цветами и пальмами, да мало ли что я воображал под словами «фирма» и «офис». Поэтому больше всего поразило, что на самом деле это был обычный магазин.
Всю стену занимала стеклянная витрина со всякими телефонами, за прилавком читал газету Очкарь, а у входа, в кресле, развалился Ежик, поигрывая пейджером. Он скользнул по мне взглядом, но ничего не сказал, а Очкарь даже глаз не поднял от газеты.
Открытая арка вела в другое помещение, но оно располагалось сбоку, его не было видно. Я прошел. В этой комнате на полках стояли компьютеры. Молодая женщина, сидевшая за столом, подняла от бумаг глаза и спросила меня официальным тоном:
– Чем могу быть полезна?
В этой комнате была еще одна дверь, наверное, за ней и находились остальные сотрудники фирмы вместе с Орлиноносым.
– Хочу купить компьютер, – сказал я без всякого энтузиазма. Не родился я актером, что поделаешь.
– У нас только оптовая торговля. – Она смотрела на меня как на досадное недоразумение.
– Но, может, мне здесь кто-нибудь посоветует…
– Совет один – обратиться в розничную торговлю.
Если Орлиноносый – «новый русский», то сотрудники у него ведут себя явно по старинке, совсем как государственные. Женщина смотрела на меня выжидающе, оставалось удалиться.
Снова я стоял у подъезда, соображая, как бы заговорить с Дружбаном, пока не заметил одного человека, сидящего на деревянном ящике возле соседнего дома. У него были бронзовые от загара лицо и лысина, вокруг которой – венчик длинных, торчащих в разные стороны пушистых седых волос. Сам маленький, узкоплечий, с небольшим брюшком, одетый в мятые брюки, джинсовую куртку и поношенные кроссовки. Одним словом, настоящий Папа Карло. Он мог быть кем угодно: от замотанного отца большого семейства и благопристойного гражданина до бомжа. И вдруг – черт возьми! – я понял, что за сегодняшний день вижу его не первый раз, и не второй, и даже не третий, но мне даже в голову не пришло, что этот человек чего-то или кого-то дожидается, а может, и выслеживает, как я. Конечно, он мог ждать кого угодно, но меня как молнией пронзило: Орлиноносого – вот кого он дожидается!
Дружбан о чем-то говорил с вышедшим покурить шофером, Папа Карло по-прежнему сидел на ящике и словно бы клевал носом, а я увидел Катьку и рванул ей навстречу. Почти одновременно с ее появлением открылась дверь конторы, и вышел Орлиноносый.
Все в этот день случалось глупо и некстати, кроме одного: Катька догадалась, что не надо ко мне приближаться, быстро пересекла улицу и скрылась в доме напротив. А Папа Карло вспорхнул со своего насеста, устремился к Орлиноносому и, подобострастно заглядывая снизу вверх ему в лицо, быстро заговорил.
