– Наш монастырь, на Карповке, Иоанна Кронштадтского, тоже подворье, подворье Пюхтицкого женского монастыря, который в Эстонии. Когда ветер в нашу сторону дует, можно слышать колокольный звон. Ты слышал?
Завтра я зайду на подворье и справлюсь, есть ли в Нейволе монастырь. И поговорю с настоятельницей. Что-нибудь да разведаю. Если я ошибся в названии, придется объехать все монастыри области. Вряд ли их так уж много. И только после этого я пойду к Лопареву.
Глава 32
«ЗАМКНУ В ДУШЕ…»
Хорошо, что я не отдал икону в церковь на Моховой. Ее следовало вернуть игуменье Марии. И хотя я не знал, как скоро разыщу ее, икону на всякий случай прихватил с собой.
У Карповского монастыря жались какие-то люди: один, страшный и небритый, в черном заношенном пальто, сидел прямо на асфальте и собирал в кепку подаяние. Дверь была большая, двойная и тяжелая.
Огромный холодный вестибюль, в глубине которого стоял прилавок с книгами и церковными принадлежностями, напоминал учреждение, может больницу какую-нибудь, хотя у входа висели большие иконы. За столом у телефона сидел дядька, по виду вахтер. Я остановился в нерешительности и, видя, как другие крестятся, подумал: «Может, и мне надо?» Но рука не поднялась. Дело, конечно, нехитрое – перекреститься, но в этом тоже нужен навык.
Ко мне подошла монахиня, совсем молодая, от силы лет на пять меня постарше. Наверное, это была дежурная монахиня. Она спросила, что мне надо.
– Я бы хотел поговорить с настоятельницей.
– А по какому вопросу?
– По личному.
– Это не положено, – сказала она. – Изложите свой вопрос, я постараюсь ответить.
Пожалуй, она была красивая, эта монахиня. Только смотрела очень холодно, без малейшей приветливости. Я не знал, что излагать.
– Я разыскиваю одну женщину… – начал я. – Одним словом, мне нужна консультация, справка…
– Консультаций не даем, – отрезала монахиня. – Это монастырь, а не справочное бюро.
Обвал! Я сказал: «До свидания», – и вышел. Я был и смущен и возмущен одновременно. Я ничего не понял, кроме того, что меня решительным, бюрократическим образом отшили. Но ведь церковь – для всех. Для людей. Они приходят сюда со своими проблемами в расчете на помощь. И даже если у меня на лбу написано, что я неверующий, то видно же, что не хулиган какой-нибудь… Может, я неправильно себя вел?
В небе стояло солнце, над Карповкой кружили чайки, по воде шла рябь, и с каждым дуновением ветра меня обдавал свежий запах Венеции, запах моря и гниющих водорослей. Нищий все так же сидел у дверей негостеприимного монастыря. И тут я увидел приближавшуюся монахиню. Bетер трепал длинный черный подол и полы плаща, в руках – сумка с продуктами, как у обычной домохозяйки. Она была пожилая. Я бросился к ней, поздоровался и спросил:
– Можно вам задать вопрос?
Она кивнула.
– Есть ли в Нейволе монастырь?
Она снова кивнула.
– Вы это точно знаете?
– Ну конечно, – сказала монахиня. Лицо у нее было бледное, спокойное, а взгляд и внимательный и отрешенный.
– Спасибо, – сказал я, отступая. – Большое вам спасибо.
Опять кивок, и пошла она со своей авоськой к монастырю. А я завернул в книжный магазин, чтобы посмотреть новую карту области и выяснить, с какого вокзала ехать в Нейволу. Продавщица попалась разговорчивая, покупатели заинтересованно приобщились к обсуждению, и я подумал: «Как хорошо жить в миру!»
В Нейволу я добрался около трех пополудни и пошел по шоссе, спрашивая про монастырь у встречных. Наконец подвернулся попутчик, довел меня до лесной дороги и разъяснил: «Иди через парк до еловой аллеи, она ведет к монастырю».
То, что я принял за лес, оказалось старым запущенным парком. Я обратил внимание на клены с мелкими, изощренно вырезанными листьями, необычные ивы возле пруда и какие-то деревья с серебристой листвой. Золотая осень была в разгаре. Кругом царила пестрота. Отдельные деревья пылали чисто желтыми, красными, багряными факелами, кроны других были нежно-розовы или желтоваты, словно краска иссякала в них. А потом я увидел густо-зеленые конусы столетних, а может, и стопятидесятилетних елей.
Аллея тянулась вверх, а на вершине холма белела постройка – церковь. От подножия до маковки она была в лесах, вокруг сновали рабочие, что-то пилили, замешивали цемент с песком, поднимали железо для покрытия куполов.
Обошел церковь. Когда-то здесь было кладбище, и остались старые мраморные кресты и памятники. Дверь в храм оказалась открытой, и я потихоньку просочился внутрь. В нос ударил запах свежего дерева. Ничего в церкви не было, кроме чистых стен, а пустые деревянные полки иконостаса украшало всего несколько икон. Зато под ними, в кувшинах, вазах, банках, стояли садовые и полевые цветы, рябиновые ветки с оранжевыми гроздьями и пшеничные колосья. Мужчина в комбинезоне что-то замерял на иконостасе. А больше в церкви не было никого. И монахинь я не видел, ни одной. Как-то глупо было спрашивать у рабочего, где монахини.
Я спускался с холма по тропе мимо современного кладбища, пока не вышел на дорогу. По одну ее сторону лежало большое поле, а за ним – длинные деревянные дома и маленькая деревянная церковка, а может, это была и часовня.
На поле, согнувшись, работали женщины в черном. По краю дороги стояли ящики и лежали кучи свеклы и ботвы. Подойдя к одной монахине, я спросил, как мне найти настоятельницу. Она разогнулась, потирая поясницу, и крикнула той, что работала впереди:
– Тут мальчик спрашивает матушку! Она вернулась из города?
Та, которую окликнули, стояла ко мне спиной, внаклонку. И не знаю как, но я узнал ее уже тогда, сразу, до того, как она поднялась от земли и обернулась. Она стояла, тоненькая и пряменькая, в черном длинном платье и в черном платочке. Что-то в ней изменилось, но я не мог определить – что. Словно во сне, шел к ней и приблизился вплотную, но она еще не понимала, кто я. Конечно, за три года я здорово вырос.
– Люся, это я, Леша, – сказал непослушным языком.
Но узнала она меня на секунду раньше, я по глазам понял и только ей свойственному детски недоуменному, испуганному, виноватому взгляду. У нее были огромные сухие глаза. Мы не заплакали, не обнялись, стояли опустив руки, словно не я скучал, вспоминал, разговаривал с ней все эти три года. А теперь оцепенение нашло, вроде и сказать было нечего. И все-таки первым заговорил я:
– У нас папа умер.
Она охнула, отвернулась и заплакала. Потом спросила:
– Как же мама?
– Плохо. В его старом свитере ходит. Мы же дом на квартиру поменяли. Теперь наш дом – чужой.
– А Игорь? – спросила она и потупилась.
