– Такая.
– А про Рахматуллина ты ничего не знал и не следил за ним?
– Конечно нет, – сказал я с тяжелым сердцем. В чем-то майор меня подозревал, а я все еще не мог понять, в чем именно. – Но вообще-то Рахматуллин мне сразу не понравился.
– И ты начал за ним следить…
– Откуда вы знаете?
– Я не знаю – я предполагаю.
Я приготовился к самому дурному, но неожиданно майор завел общие разговоры: в каком классе я учусь, и что собираюсь делать дальше, и не поступить ли мне в школу милиции, чтобы потом у них работать, учиться на заочном юрфаке и таким образом решить проблему с армией и с заработком. И помощь обещал. Вот ведь Ди! Все разболтала.
– Не знаю. Мне такое и в голову не приходило. Вряд ли я подхожу для работы в милиции. Во-обще-то я трусоват.
– Я тоже был трусоват, – хитро, как мне показалось, посматривая на меня, сказал майор. – Когда мне было тринадцать, меня с мальчишками завалило в старой шахте. Кое-кто там сильно разнюнился, рыдал в три ручья, кричал, а я рыл носом землю, камни отворачивал, и так все восемь часов, пока нас не откопали. И никто не догадался, что вел я себя героически исключительно от страха, от панического страха. И я прославился, меня стали считать очень смелым, я даже привык к этому, и мне самому стало казаться, что я смелый. Решил проверить. Стал ходить через нехороший двор, где была большая вероятность схлопотать по балде. И ничего. Летом за водой ходил в темноте мимо злобной овчарки, а раньше боялся. А лет в семнадцать еще одну проверку устроил. У нас в парке отдыха вышка была, откуда с парашютом прыгали. Из нашего класса никто не решался, а я взял и прыгнул. Не напоказ, не для авторитета, для себя. Вот тебе и вся трусость.
Я выслушал его излияния, но не стал говорить, что между его и моей трусостью есть некоторая разница. Если бы меня завалило, я, вероятно, тоже рыл бы землю как сумасшедший, но потом нипочем не пошел бы прыгать с вышки. Это точно.
– Не знаю, – промямлил я. – Надо думать, время терпит. А что будет Рахматуллину?
– Плохо будет. На нем не одно дело висит, и не по одной статье он пойдет.
– А что значит «плохо»?
– Ну ты интересный! Это же суд решает.
На прощание Лопарев снова крепко пожал мне руку. Кажется, я отделался легким испугом. Еще он сказал мне, что позвонит, когда следствие закончится. А чего бы ему звонить мне? Снова задумался. Так бы, наверное, и не понял, в чем дело, если бы вечером Ди не проболталась.
– Майор просил тебе не говорить, но я уж, так и быть, скажу. Видишь ли, тебе за помощь милиции полагается поощрение. То есть ценный подарок. Вот он и спрашивал, что лучше купить – часы или плейер. Я сказала: лучше фотоаппарат. Ну, не из дорогих, разумеется, – у них там тоже с деньгами не шибко. Но все-таки… По-моему, очень мило.
Классная у меня тетка!
Глава 34
МАМА
Время умеет сужаться и растягиваться. Мне показалось, что летние каникулы длились целую вечность. Я очень соскучился по дому, но понял это только сейчас. Мне очень хотелось посидеть с мамой на кухне, предвкушая встречу с Катькой. Казалось, электричка еле тянется, а от вокзала я почти бежал.
Вся наша лестница пропахла жареным мясом, и я бы очень разочаровался, если бы запах шел от соседей. Позвонив, приложил нос к дверной щели. Разумеется, готовка шла у нас! Мама меня ждала. Она тут же открыла и застыла на пороге с неопределенной улыбкой.
– Это ты?
– А ты кого-то другого ожидала увидеть? – спросил я язвительно.
Мы поцеловались, и она убежала в кухню. И только тут я сообразил, что на ней выходное платье, купленное еще при отце. В последнее время она надевала его только по торжественным дням в школу. Я прошел за ней. Стол застелен скатертью, в длинной вазе – бордовый гладиолус.
– Кто-то должен прийти?
Мать вытерла руки о передник, обняла меня и положила голову мне на грудь.
– Что происходит? Ты можешь сказать?
– У нас будет ребенок, – прошептала она мне в ухо и беззвучно засмеялась.
– В каком смысле? – изумился я. – Какой ребенок?
Я уже не понимал, смеется она или плачет. Я испугался, а она наконец сказала:
– Наш ребенок. Настичка нам родит.
– Господи, так что же ты плачешь?
– От радости и плачу. Она меня мамой называет.
– Настичка, что ли?
– Ну конечно.
– У тебя крыша поехала?
– Поехала, поехала. У нее нет матери. Она теперь ко мне все время приходит. Игорь наш, сам знаешь, человек хороший, положительный, но ласковости не хватает. Молчком всё, – сбивчиво говорила мама. – А Настя обещает, если мальчик родится, Сережей назовем, в честь нашего папы. Мы с ней к папе на кладбище ходили, я показала могилку Н. Ж., мы туда цветочки положили. Настя неглупая! – Мать почему-то погрозила мне пальцем. – Ты это учти! Она не ревнует к Люсе, но ей тоже нелегко. Игорь-то Люсю не забыл.
– Откуда ты знаешь?
– Настичка говорит. В свой день рождения, помнишь, он выпил? В кухне заперся. Утром он спал, а на столе – письмо. Люсе!
– И что в письме?!
– Сам понимаешь.
– И куда он его послал? – с подозрением спросил я.
– Куда ж он мог его послать? В пустоту. Порвал да выбросил.
– Откуда известно, что выбросил?
– Настя говорит. Порвал и выбросил в помойное ведро. Понял, что она прочла, и ни слова не сказал. И это не первое письмо. Она и раньше замечала, уж если он выпьет, то обязательно пишет эти письма. Ну, ладно о грустном. Игорь с Настей скоро придут. Ты умираешь с голоду? Ты ничего не сказал про тетку и телевизионный дом отдыха…
– Как я мог сказать? Ты же ни на минуту не умолкаешь!
– Ты рад, что у нас будет ребенок?
Конечно, я был рад, но пока не мог осознать этого. Теоретически – да. Я же понимал, что потери в жизни должны восполняться. Когда уходит что-то важное, на смену должно приходить другое. Пусть это будет Сереженька. И мама окажется пристроена – при любви. Честное слово, эгоистического облегчения у меня не было, я даже испытывал легкую грусть. Не помню, когда и как ушло мое детство, но по этому поводу я не грустил. Когда сам оторвался от маминой юбки – тоже не грустил. Но она оторвалась от меня только сейчас. Она выпустила меня на свободу. Я не испытывал от этого радости.
– Тебе Катюха звонила, и не раз.
– Кто? – не понял я.
– Катя Мелешко, – сказала она как ни в чем не бывало. – Она и в школу заходила, славненькая такая стала. Мне показалось, она похудела, постройнела, вытянулась…
Чудеса, да и только! Пока мать возилась на кухне, я умылся и позвонил Катерине. Только стал разбирать свою сумку – звонок в дверь.
