Смотри, шарик летит!
Люда стоит под окном и кричит:
– Максим! Максим!
Он высунулся из форточки, влез ногами на подоконник.
– Чего?
– Пошли в Сокольники!
– Зачем?
– Привет! Как зачем? Лягушек ловить!
Совсем не нужны Максиму лягушки. Но как объяснишь Людке, что тебе не нужны лягушки? Она и не поймёт, и удивится. Максим бежит вниз, через две ступеньки перепрыгивает. Выскочил во двор. Стоит во дворе Людка. Сама маленькая, взгляд озорной, уверенный и насмешливый. Почему она его позвала? Он с ней двух слов не сказал, с Людкой этой. С собакой один раз дала сняться – и всё, и больше ничего.
– Сколько тебя ждать, Максим? Когда зовут, надо сразу идти.
Ещё новое дело. Дать бы ей раз по шее, этой Людке нахальной, и всё сразу окажется на своих местах. Нет, не дал он ей по шее. Идёт рядом с Людкой, смирно так идёт, на себя не похож. А как же Таня? Ну что – Таня? Людка идёт рядом, а Таня неизвестно где. Людка позвала его лягушек ловить. Вот и всё. И вообще при чём здесь Таня? Пришит он, что ли, к Тане?
– А на кой тебе лягушки?
– Как это на кой? Лягушки всегда нужны. – Столько уверенности в её тоне. Он даже смутился – глупый вопрос. Лягушки всегда нужны.
– А куда мы их посадим, лягушек?
– Как это куда? В гольфы, конечно. Видишь, у меня гольфы. А у тебя разве нет?
– У меня носки, – бубнит он.
– Носки? В носки тоже можно положить.
Идёт, выступает впереди него независимой походочкой, мелькают беленькие гольфы с кисточками, он на них почему-то смотрит, еле поспевает за Людкой. Какой-то вдруг стал неловкий, неуклюжий. А весной пахнет, и снег почти весь растаял, остался только у самых стен, сырой и тёмный, – не то снег, не то грязь. Она прохожего ловко обойдёт, а он топчется перед чужим широким пузом. Она близко от машины перескочит дорогу, а он не успевает перескочить и ждёт как растяпа. Всегда успевал, сегодня не успевает. А там следующая машина едет, а там и вовсе пожарная несётся, он всё ждёт. Мелькают беленькие гольфы далеко впереди.
А что, если повернуться и уйти? Вот пусть она несётся за своими дорогими лягушками. Зачем он тащится за ней? Сейчас нырнёт под арку, и привет горячий. Не оборачивается, несётся. Ну, и даже лучше – вот она, арка. Сейчас он перестанет за Людкой тащиться, только шаг сделать – не найдёт. А двор проходной, он этот двор давно знает. Вот сюда, ещё один шаг, и всё – не найдёт его Людка. Глупое будет у неё лицо, а так ей и надо.
Тут она и обернулась, в эту самую секунду. Как будто все его мысли слышала, как будто спиной его видела.
– Ну, Максим! Ты что? Догоняй же!
И смеётся, закинув голову. Над ним смеётся? Дать ей по затылку – посмеётся. И знает Максим, что не даст он ей по затылку. Нет, не даст. Вчера бы мог, очень даже просто. А сегодня не может, сегодня почему-то всё иначе. А как же Таня? Ну и что – Таня? При чём здесь Таня-то?
Опять Людка несётся вперёд, и Максим, который бегает быстрее всех в пятом «В», теперь плетётся сзади. И сам себя спрашивает: делать, что ли, ему больше нечего – за Людкой этой тащиться? Была бы хоть девчонка красивая, а то шпингалетина, фига какая-то с маслом. Не нужна она ему. Вон автобус идёт как раз. Сейчас прыгнет Максим в автобус, через десять минут дома будет. Ещё и на фехтование успеет. Или на музыку. На что захочет, на то и успеет. Вот так он решил, и всё.
До дома всего две остановки. Вот автобус, прямо перед Максимом, как по заказу, дверь открылась. А Максим? Он мимо автобуса, мимо, за белыми гольфами со смешными торчащими кисточками.
В Сокольниках зяблики поют, синички цвикают, воробьи создают переполох, как мальчишки в пятом классе. А Людка на сухом бугорке сидит у пруда, там только недавно лёд растаял. Вода тёмная, глубокая, холодная. И отражаются в ней облака и голые деревья. Старая ива стоит у самой воды, окунула тонкие ветки в воду.
– Людка! Что же ты расселась? Пошли лягушек ловить.
У Людки в глазах светятся точечки, а лицо у Людки трехугольное, остренький подбородок, как у лисёнка со станции юннатов. Людка голову повернула, от воды блики переливаются по её лицу.
– Ты же сама сказала – пойдём лягушек ловить. – Она так удивилась, просто понять не может, о чём он говорит. Бровки подняла, руками разводит.
– Зачем тебе, Максим, лягушки? И куда мы их посадим, лягушек?
– В гольфы, вот куда.
– В гольфы! – Она просто возмущена. – Что ты! Такую гадость – в гольфы! Ну уж нет.
Разве для того Людка надела новенькие беленькие гольфы с кисточками? В мартовский день, когда ещё холодно и коленки стынут. Совсем не для того она в гольфах, чтобы в них лягушек сажать. Нет, совсем не для того.
Максим очумело таращит глаза. Она же сама позвала его. Она на весь двор кричала про лягушек. А теперь она так натурально удивляется и разводит руками, что он сам чувствует – сказал большую дурость. Он сегодня чувствует себя очень глупым. А какой человек любит чувствовать себя очень глупым? Наоборот, каждый любит чувствовать себя очень умным.
Значит, что получилось? Людка разыграла его? А он-то поверил, пошёл за ней. И какие лягушки ранней весной? Ну при чём здесь лягушки? Вообще, какое отношение он, Максим, независимый мальчик, имеет к этим дурацким лягушкам? Потащился, дурачок. Сейчас он скажет Людке всё, что о ней думает. А что он о ней думает? Надо сообразить. Это, наверное, просто – надо только собраться с мыслями, уж он ей скажет. Она от него сразу отстанет, эта Людка.
– Что же ты стоишь, Максим? Пошли. – Она уже не сидит у пруда. Стоит перед Максимом, синяя юбочка трепыхается на ветру.
– Куда?
– Ой, смотри, шарик летит! – Людка тычет розовым пальцем в небо. – Ой какой! Синий в красный горошек!
Он задирает голову. В пустом небе плывёт облако, похожее на двугорбого верблюда. За ним – другое, похожее на лебедя. Нигде нет никакого шарика.
– Где? Где в горошек?
Максим вертит головой во все стороны.
– Что – где?
– Да шарик!
– Какой, Максим, шарик?
А глаза у Людки светло-голубенькие, как весенней водой разбавленные. И честные-честные. А белые бровки удивлённо подняты.
Максим чувствует, какой он туповатый, небыстрый. Плохо соображает. Всегда был ловким, а сегодня стал вдруг неловким. Люди не любят тех, из-за кого они чувствуют себя неловкими. Им, наоборот, приятны те, с кем они могут быть остроумными, находчивыми.
А Людка-то, Людка!
Вот она пошла по дорожке, легко шагает, не касается пятками земли. Как балерина, строит из себя балерину, так бы и треснул.
– Белка! Смотри, белочка!
Не такой он олух, больше не поверит. Отвернулся, стал прут отламывать. Потом стал этот прутик от коры очищать. Зеленоватая кора легко снимается ногтем, а под ней белый мокрый беззащитный прутик. Жалкий какой-то.
