Глаза у Левы вдруг стали злыми, и он процедил сквозь зубы:
— Если я говорю гром — значит, гром! И не смей со мной спорить. Понял? Ну, повторяй!
Петя был окончательно уничтожен. Он стоял перепуганный, крепко вцепившись руками в свой портфельчик и открыв от волнения круглый рот.
— Повторяй! Пусть меня убьет гром… Гром, а не молния!..
— …гром, а не молния… — покорно повторил Петя.
— …если я хоть одному живому скажу…
— …живому скажу…
— …о великой и страшной тайне…
— …великой и страшной тайне… — повторял Петя дрожащим голосом, но замирая от любопытства.
— Теперь слушай!
Петя насторожился и отвернул край шапки-ушанки, чтобы не пропустить ни слова. Лева наклонился к его уху, и Петя замер.
— Нет! — Лева резко от него отодвинулся. — Нет! Тут нельзя. Могут услыхать.
Петя оглянулся. Воскликнул:
— Левочка, никого же нет… только забор!
— Забор?! — Лева значительно хмыкнул. — Вот именно забор! А у забора, по-твоему, не могут быть уши? Понятно? Нет, тут невозможно. Завтра на катке, вот что!
— Ладно, — прошептал Петя, не спуская восторженных глаз с Левы.
Он был покорен. Покорен окончательно, бесповоротно и на веки вечные. Что там Кирилка с Вовкой! Прежние друзья были забыты теперь уже навсегда!
Иметь такого друга! Смелого, умного. Пятиклассника. «Отличника». С такой коллекцией марок. Да еще в придачу с хоккейными коньками. Кому не лестно иметь такого друга!
И главное, тайна… Какую страшную и великую тайну он узнает завтра?
Весь вечер Петя думал о Леве и мечтал о завтрашнем катке. Когда, сделав уроки, мальчики уходили домой, Вовка неожиданно спросил:
— Петр, даешь завтра каток? Я, ты, Кирилка… — Но Петя холодно ответил:
— Мы идем с Левой.
— Вот и отлично, — вмешалась мама, — будете кататься вчетвером.
— Нет, — сказал Петя, как ножом отрезал, — я пойду с Левой. Кирилка и Вова пусть идут без меня.
— Как тебе не стыдно! — рассердилась мама.
— Вот еще! — тоже сердито проговорил Петя. — Как ты не понимаешь? У Левы хоккейные; у меня «динамы», а у Вовы какие-то «снегурки». У Кирилки же ничего нет… И потом, нам нужно с Левой кое о чем поговорить.
Вовка покраснел, исподлобья взглянул на Петю и закусил губы.
У Кирилки обиженно дрогнули ресницы, и он, по своему обыкновению, вздохнул.
Когда мальчики вышли на улицу, Вовка сказал:
— К Петьке больше ни ногой. — Кирилка спросил:
— А уроки вместе?
— Пусть думает, что хочет, — продолжал Вовка.
— Его мама такая добрая, — печально прошептал Кирилка.
— Пусть думает, что хочет…
Но Петя думал только о Леве и о тайне. Скорей бы наступило «завтра». Какую тайну, великую и страшную, ему поведает Лева?
Подошла мама, положила ему на плечо руку.
— Петя, давай поговорим…
— Мама… — Голос у Пети был чужой, далекий. Он слегка отстранился. Я возьму напильник, подточу коньки. Можно?
Мама ничего не ответила и ушла в другую комнату. Ей стало очень грустно и очень обидно. А Петя, всегда такой внимательный, этого и не заметил.
Если выйти из калитки, в школу нужно идти направо, на каток — налево. И туда и сюда все время по тротуару, не переходя дороги. В оба эти места Петя ходил самостоятельно.
Каток находился в парке их заводского клуба.
Весной, в мае, в парке цвели каштаны, и воздух тогда казался густым от солнечных лучей, запаха цветов и пчелиного жужжания. А потом зацветала белая акация. Ее лепестки падали вниз, как хлопья снега, а пчелы просто кишмя кишели вокруг тяжелых и пахучих цветочных гроздей.
Летом же на каштанах висели твердые зеленые орехи. На них были преострые шипы. Орехи можно было подбирать под деревьями, а еще лучше сбивать палкой, когда поблизости не было сторожа. Такими орехами мальчики играли в войну и в охоту. Но если случайно орех попадал в лоб — вскакивала шишка величиной с двухкопеечную монету.
А зимой в парке было тихо и снежно. Даже главная аллея, прямая и широкая, была завалена снегом. На каток ходили узкой дорожкой, протоптанной между сугробами. Эта дорожка шла под безлистыми теперь каштанами и вела как раз к раздевалке. На раздевалке был красный флаг и очень сильный громкоговоритель.
Два электрических фонаря качались между столбами, стоявшими на катке. И когда ветер дул посильнее, казалось, будто весь каток, со всеми людьми, чуточку покачивается, словно палуба огромного ледяного корабля.
Со всех четырех сторон каток окружали крутые горы снега. Дальше стояли мохнатые сосны. А еще дальше, за соснами, казалось, ничего нет, кроме темноты и галок.
Петя с Левой уже пробежали три круга, но Лева и словом не обмолвился о своей тайне.
Петя ждал-ждал, терпел-терпел и наконец не выдержал.
— Лева, — шепнул он, когда на секунду они приостановились, — когда же?
У Левы непонимающие глаза. Петя прошептал еще тише:
— Про тайну…
Лева бросил на Петю быстрый, как говорится, насквозь пронизывающий взгляд.
— Ты ведь обещал на катке, — продолжал шепотом Петя.
— Сейчас нельзя. Могут услышать, — ответил Лева. — Музыка заиграет вот тогда.
И они снова покатили по круговой дорожке.
Вообще Лева зря хвалился своими хоккейными коньками. Он катался ничуть не лучше Пети и намного хуже Вовки. В два счета Вовка перегнал бы Леву на своих «снегурочках». Да еще как!
Хорошо, когда навстречу ветер! Мчишься вперед, глотаешь свежий морозный воздух, и кажется — нет ничего вкуснее этого воздуха. А ветер острыми ледяными иголками покалывает щеки, играет кистями шарфа да еще в придачу безо всякой совести щиплет кончик носа.
А пробежишь часть круга, повернешься к ветру спиной, и он, озоруя, начнет пихать, толкаться. И надает тебе столько здоровенных тумаков, что лишь бы удержаться на ногах, лишь бы не шлепнуться! А коньки сами скользят вперед, будто нарочно с ветром вперегонки…
В ту самую минуту, когда из трех репродукторов — одного над раздевалкой и двух на столбах — разом рявкнула музыка, Петя увидел Кирилку и Вовку. Оба ехали как раз перед ними.
Взявшись за руки, они, подпрыгивая, скользили двое на двух коньках.
— Не бойся… Говорю, не бойся! Со мной не пропадешь… — изо всех сил орал Вовка, стараясь подбодрить Кирилку.
