Ох, как страшно! Как страшно…
Но почему не слышно голосов мамы и папы? Дома ли они? А вдруг ушли и оставили Петю совсем одного?
Петя осторожно высовывается из-под одеяла и прислушивается. Ну чего он выдумывает? И папа и мама сейчас дома. Из соседней комнаты слышен голос папы и мамин негромкий смех.
И Петя ясно представляет себе, как они сидят вдвоем. Папа в качалке читает газету, а мамочка в своем любимом уголке подле печки… И оба они даже не подозревают, что их Петя владеет ужасной маркой, из-за которой может произойти неизвестно что.
Необходимо ее уничтожить, эту марку. Скатать в бумажный шарик, положить в рот, проглотить и запить водой. Как он до этого раньше не додумался!
Стараясь не смотреть на окошко, за которым на ветру качается уличный фонарь (если это только фонарь, а не что-нибудь другое), и отвертываясь от стены, по которой ходят-бродят полосы света от этого фонаря (а может быть, и не от этого), Петя вылезает из-под одеяла. После теплоты постели ему сразу становится зябко, и весь он покрывается пупырышками «гусиной кожи».
Где же тапочки? Без тапочек мама не велит ходить по полу. А за маркой нужно перебежать через всю комнату, она в столе, на самом дне ящика, под красками и открытками.
На четвереньках Петя лезет под кровать за тапочками. Кажется, здесь… Отодвигает мешающий ему стул.
И вдруг за спиной — шаги. Совершенно незнакомый шепот произносит:
— Петя, где ты?
Петя замирает. Из-под кровати торчат его босые пятки.
Пираты! Они! Влезли в окно и сейчас схватят его…
— Петя, да где же ты? — слышит он тревожный голос.
Ох! Да ведь это мама.
— Я здесь, — отвечает Петя и вместе с тапочками пятится назад.
— Что с тобой? Почему ты не спишь? Зачем тебе тапочки?
Он стоит перед мамой, босиком, в длинной ночной сорочке, в каждой руке у него по тапочке.
— Что с тобой, Петя?
— Сам не знаю, — жалобно отвечает Петя и кладет тапочки на пол.
В самом деле, что с ним? Зачем ему вдруг понадобились тапочки?
Он снова лезет под одеяло, сразу согревается и успокаивается. Теперь, когда рядом мама, чего ему бояться?
— Я сейчас буду спать, — говорит он.
Ему очень хочется, чтобы мама посидела возле него, пока он уснет. И даже чтобы положила свою руку на его плечо, как делала, когда он был маленький. Но просить об этом стыдно. Ведь он — первоклассник!
— Спи, мальчик, — говорит мама, целует его в лоб и уходит.
Теперь не страшно, и можно бы уснуть. Но Пете все равно не спится. Он прислушивается к голосам в соседней комнате. Мама что-то тихо рассказывает папе. Наверно, про него. И вдруг Петино сердце сжимается от стыда и раскаяния. Как он мог так сделать! Обмануть их! Потихоньку стащить общие марки и выменять у Левы. Пусть на редчайшую и на красивейшую… Но потихоньку!..
Петя начинает всхлипывать. Он плачет в подушку, и понемногу весь угол наволочки становится мокрым от его слез.
Душа у него разрывается от жалости к самому себе. Ему хочется, чтобы его плач услыхала мама, чтобы пришла и пожалела. Разве он виноват, что так получилось? Он до сих пор ничего не может понять: ведь он же не просил у Левы марку. А марка у него.
И Петя начинает плакать чуточку громче. Если мама сейчас придет, он все ей расскажет. Пусть его убивает гром. Пусть! Он все равно расскажет…
Но никто не приходит. А по радио играет тихая приятная музыка, и Петя потихоньку успокаивается. Мокрые ресницы его смыкаются, и он засыпает.
И когда мама все-таки зашла взглянуть на сына, он уже крепко спал, изредка во сне всхлипывая и вздыхая.
Она наклонилась над ним, и рука ее почувствовала влажную от слез подушку.
Что с ним, он плакал?
Да, и ресницы мокрые. Минуту она стоит возле Петиной кровати, удивленная и слегка встревоженная. Потом возвращается в соседнюю комнату и снова садится в свое кресло у печки. Берет Петин чулок. Дыра такая, будто кто-то нарочно выгрыз всю пятку. Как только Петя ухитряется так рвать чулки?
Но почему же он плакал? Неужели плохая отметка и он боится признаться? Или, может, он поссорился с Кирилкой и Вовой? Да, странно, мальчики уже несколько дней не приходят к ним делать уроки.
Мама кладет чулок на колени и задумчиво смотрит на огненные завитки в стеклянном шарике электрической лампочки.
А она-то думала, что знает решительно все о своем мальчике, что она ему самый близкий друг и товарищ. Оказывается, нет. Вот сейчас он плакал, один, втихомолку, а она понятия не имеет из-за чего…
Утром Петя встает бодрый, розовый, у него совершенно ясные мысли.
Во-первых, глупо проглатывать такую редчайшую марку. Ведь за нее отдана целая шведская серия. Десять марок, да каких!
Во-вторых, нужно выспросить у Левы, где он ее достал, марку страны Гонделупы, и не опасно ли держать ее дома? Может, лучше зарыть в дровяном сарае?
В-третьих, пусть Лева скажет, хотя бы приблизительно, где и как отыскать на карте пиратскую страну. Зачем? А гораздо спокойнее, если точно знаешь, где живут эти самые пираты.
А в-четвертых…
Однако он уже подошел к школе, так и не придумав, о чем бы еще спросить Леву.
Но поймать в этот день Леву стоило неимоверных усилий. Он все время куда-то торопился. Можно было подумать, что он просто-напросто бегает от Пети. Но все же Петина настойчивость победила. И вот они стоят рядом на одной из площадок лестницы.
— Лева! — Петя старается удержать Леву за край куртки. — Ее… знаешь кого?.. Ее можно держать дома? Не опасно?
В первую минуту Лева не сразу понял, кто это «она». И в глазах у него мелькнуло недоумение.
А Петя настойчиво добивался:
— Она не опасная? Марка страны Гонделупы? Пираты за ней не придут?
Последние слова он произнес еле слышным шепотком.
Тут Лева все сообразил.
— Чего ж опасного? Прячь подальше и никому не разбалтывай, вот и все. Клятву помнишь?
— Помню, — покорно прошептал Петя и прибавил чуть слышно: — Я ее спрятал очень далеко.
Ах, как легко было со шведской серией! Ни от кого никуда не прячь. Наоборот — самое большое удовольствие показывать всем и каждому… Смотрите, пожалуйста! Любуйтесь!
— Лева, погоди!
Петя снова уцепился за Левин рукав.
— Чего еще? — нетерпеливо вырываясь, ответил тот. — Я спешу, не понимаешь, что ли? У меня нет времени с тобой возиться…
