Вечером снова открылся люк, но уже осторожно, бесшумно.
Первой Анна Федоровна вывела из дома Лару. Тоненький, острый месяц-молодик блестел в небе, как лезвие серпа, заброшенное в цветущие, синие-синие бескрайние льны.
Девочка послушно следовала за Анной Федоровной. Лара ничего не расспрашивала, хотя ей было очень странно, почему ее ведут не к калитке, а в глубь усадьбы, где колышется рожь.
– Здесь вы и поговорите, – Анна Федоровна легонько толкнула девочку в чащу колосьев, – пока я свою Раису не приведу.
Во ржи кто-то сидел. Кто-то сгорбленный. Лица в темноте не рассмотреть, но на голове знакомый белый платочек.
– Ларушка! – услышала девочка слабый шепот.
– Баб! Моя дорогая, ненаглядная!
И Лара уткнулась лицом в бабушкины колени.
Уже давно сжали рожь. Уже Лара попрощалась с журавлями.
Осенним утром она видела в небе журавлиный косяк: курлыкая, птицы летели на юг.
Все чаще и чаще стали перепадать заморозки. Как-то Лара вышла с заданием на рассвете. Грязь на дороге замерзла, стала жесткой и, как железная, звенела под ногами.
Трава вдоль дороги заиндевела, и от этой голубоватой, словно намыленной, травы уже по-зимнему пахло ледяной свежестью.
У девочки озябли руки. Она засунула руки в карманы ватника, и пальцы нащупали обломок карандаша.
И сразу же Ларе вспомнился Мишка. Сейчас она напишет ему письмо. Конечно, особенное, ведь партизаны писем не пишут. Просто она мысленно будет разговаривать с Мишкой: это и будет ее письмом. Как бы ни был Мишка далеко, он должен почувствовать, что в эту минуту она о нем думает, пишет ему письмо.
«Здравствуй, Мишук! Это я. Шлю тебе боевой партизанский привет. Как твоя рука? По-моему, она уже должна поправиться. Больше никогда не болей.
Не обижайся, что долго не писала. Сам понимаешь – дела.
Было у меня очень интересное задание в Усть-Долыссах. Туда нарочно поступили полицаями наши партизаны: Коля Шарковский и Вася Новак. Они выкрали немецкую полевую почту, а я притворилась нищенкой: «Подайте хлебушка, люди добрые! Подайте сироте!» Немцы думали, что полицаи задержали нищенку, а на самом деле ребята передали мне конверты, и в своей нищенской сумке под корками хлеба я принесла эти конверты в штаб.
У каждой воинской части свой номер полевой почты. По номерам на конвертах узнали, что две венгерские дивизии переброшены с Карельского фронта в наши леса.
Миша, мне объявили благодарность. Ну, как? Ты доволен своей сестрой?…
А другая большая радость: Раю, Фросю и меня приняли в комсомол. Знаешь, до чего было здорово! Как в настоящем райкоме. Стол застелили красной материей. Красный цвет – мой самый любимый, потому что это наш цвет, боевой.
Кто-то спросил: «Это те самые девочки, которые спрятались в лесу, чтобы их не отправили на самолете?»
Уж теперь, думаю, нас с Фросей не отправят: мы теперь – комсомол.
Сейчас я ни Фроси, ни Раи не вижу. Меня перевели в 21-ю бригаду. Командира ты хорошо знаешь, и я тоже. Это капитан Ахременков. Его бригаде нужны были разведчики, и решили, что я пригожусь.
Здесь я не только хожу в разведку, я помогала минировать шоссе. На наших минах подорвались четыре немецкие машины. Так им и надо! Пусть не ездят по нашей земле.
В 21-й бригаде люди тоже очень хорошие и смелые. Но уж очень я привыкла к Фросе и Рае, все скучаю без них. Один раз встретила Раю и Фросю в лесу: они пошли вправо, а мне надо было идти влево. Иду и реву, иду и реву…
И по тебе, Миша, тоже скучаю.
Помнишь, как мы договорились: когда война кончится, ты приедешь к нам в Ленинград. Я тогда тебе покажу свой карандашик. Я его не потеряла и тебя не забыла. И ты не забывай боевых друзей.
А вернуться из госпиталя сюда, в штаб, ты, пожалуй, уже не успеешь: воевать осталось недолго. Скоро наши партизанские бригады соединятся с Красной Армией.
Победа будет наша. Как я жду этот день, как жду…»
На тычке плетня была надета крынка с отбитым краешком.
– Видишь крынку? – Лара повернулась к девушке, которая шла с ней рядом. – Это наш условный сигнал. Значит, в деревне спокойно, можно зайти отдохнуть с дороги, погреться. Здесь, в Игнатове, есть у нас такой дом.
Мальчик лет девяти гонял по улице жестянку. Но видно было, что он делает это без всякой охоты, просто чтоб не замерзнуть.
– Сторожишь? – поравнявшись с мальчиком, сказала Лара. – Значит, у вас гости. Верно я говорю?
Мальчик неопределенно пожал плечами: он не знал Лариной спутницы – коренастой, румяной девушки в клетчатом платке.
– Моя новая боевая подруга Валя, – представила ее девочка. – Беги, скажи матери, что идут свои.
И мальчишка со всех ног помчался домой.
В избе оказались два молодых партизана с автоматами. Они назвали свои имена: Геннадий и Николай. Поздоровавшись с девочками, они снова сели на лавку, не снимая с себя автоматы.
Хозяйка хлопотала у печки. За ней хвостом ходила девочка-малышка, цепко держась за материнский подол.
У всех оживились лица, когда хозяйка вынула из печки и поставила на стол сковородку с запеченной, заправленной молоком картошкой.
– Мамка! А я? – простонал топтавшийся на пороге мальчик. – Мне опять сторожить?
– Ладно. Садись и ты. Немцы вчера были, сегодня небось не заглянут.
Мальчик уселся рядом с Геннадием, с восхищением глядя на его автомат.
– Ну прямо пирог! – усердно хвалила угощение голодная Валя. – Вот мы и встретили праздник. Ведь сегодня уже четвертое ноября.
– Я не согласен, – улыбнулся Геннадий, – еще три дня до праздника. А наши войска так близко, что, я надеюсь, мы встретим праздник вместе.
– Что вы сказали? – встрепенулась Лара. – Уже? Через три дня?!
Она так долго ждала этого дня, что даже растерялась, узнав, что он уже близко.
– Мы-то еще повоюем, – продолжал Геннадий, – до самого Берлина надо дойти. А вы, девчата, – вы днями вернетесь домой.
Домой! Чем-то маминым, теплым повеяло на Лару от этого слова. Да, теперь, когда возвращаются наши, она согласна, она поедет домой.
Домой! Даже чудно! Она уже так давно не была дома, что многое трудно вспомнить. На каком трамвае ехать с Витебского на Выборгскую? Какие у этого трамвая разноцветные огоньки?
Ведь в Ленинграде трамваи разноглазые, и каждый можно отличить издали по его огонькам.
А может, сейчас, в войну, трамваи не ходят? Не важно. Она пойдет по Ленинграду пешком.
Она будет ходить долго-долго, слушая шум большого города – шорох шин, шаги пешеходов, гудки буксиров, крики чаек над Невой. Она будет вдыхать запах бензина, асфальта и заводского дыма с такой жадностью, словно это запах цветов.
