На скамьи их сажают кленовые,
Против досок черненых громоздких.
Вот являются витязи мудрые
Просвещать сих девиц, знаний алчущих:
Говорят им про царства далекие,
Про леса, города тридесятные,
И про физику, штуку прехитрую,
И про алгебру, вещь непонятную.
И бинокли трубой Галилеевой
Именуют, ничуть не сумняшася;
Землю нашу, кормилицу-матушку,
Дерзновенно «планетой» прикликали,
Воздух чистый, нам Богом дарованный,
Тот прозвали «химической смесию».
И девицы сидят – просвещаются,
И не год, и не два – семь-то годиков,
По двенадцати в каждом-то месяцев,
Поглощают премудрость великую,
Постигают науку мудреную.
Богатырки ж, девицы синявые,
Обучают манерам изысканным,
Наказуют им строго-пренастрого:
«В вострый носик совать пальцы белые,
Рукавом утирать губы алые,
Громко с Богом душою беседовать
Иль подружкам чихать в очи ясные,
Не пригоже, мол, юным боярышням».
………………….
Знай растут, умудряются девицы,
Уж постигли науку всю, красные.
И снабдили девиц всех усерднейших
Золотыми медалями литыми,
А ленивейших просто бумажками,
На которых, как есть, все расписано,
Сколько, где и когда обучалася.
………………………….
Распахнулись вновь двери стеклянные,
И красавицы-девицы юные
Через них вышли в море житейское,
С головами, премудростью полными,
С сердцем чистым, хрустальным, как зеркало.
Слава матушке нашей гимназии!
Слава витязям, мудрым учителям!
Непорочным синявушкам слава
И девицам-красавицам слава!
Едва написала я приблизительно четвертушку, слышу неудержимый хохот. Поднимаю глаза: в двери протискивается наш новый швейцар с «проволочным телом». Более точно выполнить поручение трудно: в руках у него проволочный манекен, на который примеряют при шитье платья. Он, бедный, долго тщетно искал «тела», пока не вспомнил, что у начальницы в прихожей видел подобную штуку. Это прелесть! Хохотали мы, как сумасшедшие; после этого настроение мое вообще, а писательское в частности еще улучшилось, и намахала я вышеприведенное произведение.
Первым долгом показала Любе, та в восторге. Теперь надо Пыльневой, это самый наш тонкий знаток и гастроном, если можно так выразиться, по части «штучек». За дальностью расстояния пришлось прибегнуть к беспроволочному телеграфу. Мигом доставили.
Смотрю, Пыльнева хохочет-заливается, потом берет перо и размашисто что-то пишет. Оказывается, нацарапано: «Главным цензором ученого комитета при Х-ной женской гимназии признано заслуживающим особого внимания при составлении учительских и класснодамских библиотек и читален. Рекомендовано, как наглядное пособие для инспекторов, директоров и прочего недоучившегося юношества».
После урока листочек этот пошел из рук в руки и произвел надлежащий эффект. Даже Смирнова улыбнулась своей грустной улыбкой. Конечно, госпожа Грачева и К° были оскорблены вульгарностью и пошлостью такой подпольной литературы.
Глава IX У подножия кумира. – В физическом кабинете
Слава Богу, наконец-то настоящая зима настала, а то все шлепала с неба какая-то гадость, и до сих пор каток не мог установиться. Теперь чудесно подморозило, позанесло все снежком. Петербург сразу чистенький, приветливый такой стал. Вчера мы и каток обновили, целой компанией ходили. У Снежиных нынче молодежь завелась. Приехал Любин какой-то десятиюродный брат, одним словом, двадцатая вода на киселе. Он в военном училище, но в праздники и под праздники ходит к ним в отпуск; обыкновенно приводит еще с собой двух товарищей: Бориса Петровича и Василия Васильевича, тоже юнкеров. А главного-то и не сказала: самого его зовут Петром Николаевичем. Он очень симпатичный, довольно красивый и неглупый. Товарищи его ни то ни се, ни рыба ни мясо, юнкера как юнкера.
В общем, время мы проводим превесело, главным образом по субботам, хотя часто и по воскресеньям; идем всей компанией на каток, носимся там, как ураганы, приходим к чаю веселые, голодные и дурачимся, как угорелые; болтаем всякий вздор, и в конце концов, обыкновенно мадам Снежина сядет за пианино, а мы начинаем изощряться: ко всем танцам новые фигуры выдумывать; красиво, даже очень, иногда выходит.
Саша в этом отношении молодчина. Вообще, он очень остроумный, всегда что-нибудь забавное придумает. Все же я по-прежнему симпатии к нему не питаю, он же, тоже по-прежнему, питает ее ко мне. Впрочем, он неразборчив, и все решительно их знакомые барышни и полубарышни хоть кратковременно, но заставляли биться его сердце.
С нетерпением жду Рождества: писал дядя Коля, что они с Володей собираются приехать, уж Володя-то во всяком случае. Вот когда действительно повеселимся: ведь мой братишка в этом отношении единственный в своем роде. Сообщила Любе эту приятную новость, Она тоже очень обрадовалась.
Сегодня у нас опять потеха вышла. Пошли в самый низ, в физический кабинет. Николая Константиновича еще нет, Клепка с другой классной дамой тары-бары разводит около дамской комнаты. Вдруг Полуштофик летит, глазенки блестят, вся розовая, кудряшки растрепались.
– Господа, господа, в первом «А» Дмитрий Николаевич «Ревизора» читает. Идемте слушать!
– Правда? Не врешь? Идем! – раздается со всех концов.
– Только тише, ради Бога, тише, а то все пропало, – молит Штоф. – Идем на цыпочках, и нагнитесь, чтобы ниже стекла быть.
Тишалова, Женя Лахтина, Ермолаева, Штоф и Грачева, крадучись, движутся во главе процессии, за ними почти весь класс; конечно, плетусь и я, но именно плетусь. У двери первого «А» начинается давка и сумятица, – каждая хочет быть у замочной скважины, чтобы не только слышать, но и видеть.
– Бессовестная, ты всегда всюду первая влезешь, – корит Грачева своего непримиримого врага, Тишалову, примостившуюся у скважины справа. Центральную позицию занял Полуштофик, организатор экспедиции; налево приткнулась толстушка Ермолаева.
– Ах, извините, ваше сиятельство! – огрызается Шурка. – Только приказать извольте, мигом и сама разгонюсь и других разгоню.
Но Грачева избрала наступательный образ действий: правым локтем она упирается в Штоф, левый вонзается в бок Ермолаевой. Та, не выдержав неожиданного напора, прижимает ручку двери, которая распахивается, и весь правый фланг, на который в свою очередь навалились задние ряды, летит носом прямо к подножию своего кумира, пораженного странностью и неожиданностью явления. Прямо у кафедры распласталась Штоф, непосредственно за ней и на нее всей своей увесистой тяжестью налегла Ермолаева, остальные три (Грачева, Лахтина и Бек) – кто на четвереньках, кто на одном колене. Неистовый хохот раздается в первом «А». Мы все, как горошины, рассыпаемся и летим стрелой обратно в физический кабинет. В это время наш злополучный передовой отряд, сконфуженный до слез, растрепанный и испуганный, постыдно ретируется. Они убиты горем: так осрамиться перед «ним»! Что подумает «он»!!!
