Приходит Светлов в класс.
– Вот, господа, прежде чем приступить к разбору поэмы «Полтава», я бы желал ознакомить вас с этим произведением. Очевидно, некоторые уже читали его, но все же и им необходимо детально освежить его в памяти, остальным же внимательно прослушать. Покорно попросил бы госпожу дежурную быть настолько любезной получить этот том из нашей библиотеки.
Роль дежурной ученицы берет на себя Клеопатра Михайловна, спускается вниз, но сейчас же возвращается с пустыми руками.
– Дмитрий Николаевич, в эту минуту нельзя получить книги, так как Андрей Карлович вместе с Александрой Константиновной составляют спешную ведомость, и я не могу их беспокоить ради ключей.
– Очень прискорбно, придется отложить до другого раза, – говорит он.
Но Шурке Тишаловой всегда и до всего есть дело.
– Дмитрий Николаевич, Старобельская «Полтаву» наизусть знает, она может нам прочитать.
Светлов с удивлением смотрит на меня.
– Вы, госпожа Старобельская, в самом деле всю поэму знаете наизусть?
– Да, знаю.
– Ну, это немногим удается. В таком случае, будьте так любезны, замените нам отсутствующую книгу. Сядьте, пожалуйста, вот тут, лицом к классу, чтобы все могли вас слышать, и, будьте добры, начнем.
Делать нечего, усаживаюсь. Неловко! Все так смотрят! По книге читать гораздо легче, а так – ни рук, ни ног, ни глаз некуда девать. Наконец, глаза пристроены на «кафедральную» чернильницу, руки крепко ухватились друг за дружку, ноги зацеплены за ножки стула – можно начинать. Да, но с чего?
– Дмитрий Николаевич, и посвящение прочитать? – осведомляюсь я.
– Пожалуйста, – улыбается он. – А вы и его знаете?
– Конечно, это так красиво, так мелодично.
Я начинаю:
Тебе… но голос музы томной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
С первых же строк эта чудесная вещь захватывает меня, я забываю про неловкость и добросовестно, как исправный граммофон, выкладываю все, своевременно в меня напетое, говорю, говорю до бесконечности или, вернее, вплоть до звонка. Светлов, кажется, доволен или просто удивлен.
– Скажите, пожалуйста, – любопытствует он, – сколько времени вы учили эту поэму?
– Да я ее вовсе не учила.
– Как не учили?
– Нет. Просто она мне очень нравилась, я много-много раз читала, ну, и, конечно, запомнила.
– Только это совсем не для всякого «конечно», – улыбается он. – Значит, например, небольшое стихотворение вам достаточно прочитать один раз, и вы сейчас же повторите?
– Нет, у меня какая-то странная голова: в ту минуту я не повторю, но через день, даже через несколько часов, если маленькое, – да. Сперва начинают вертеться в памяти отдельные слова, потом фразы и, наконец, все. Я точно мотив подбираю – подберу, тогда запомню и никогда уж не забуду.
– Совершенно своеобразный склад памяти, я еще с таким не встречался, – и, по обыкновению, элегантно раскланявшись, он отбывает из класса.
У Таньки Грачевой от зависти, кажется, начинаются судороги, но, Бог милостив, черты ее милого личика возвращаются в первобытное состояние, и все ограничивается презрительным:
– Подумаешь, избранная натура! Вот кривлянье! Смотреть отвратительно!
И не смотрела бы, чего, кажется, проще?
Остальные все удивлены, охают и ахают. Вот не предполагала, что этим можно мир удивить! Неужели сам Дмитрий Николаевич «Полтавы» наизусть не знает?..
Домой прихожу в самом лучшем настроении. После обеда просматриваю уроки, которых на завтра совсем мало, захлопываю учебник и тянусь за посторонней книгой, которой столько раз еще в прошлом году добивалась и вот теперь, только на днях, получила. Замечательно интересно, просто, тепло, задушевно, одним словом, как я люблю. Теперь на диванчик, в уголок, ноги поджать, руку на спинку, щеку на руку, и тогда так читается! Но входит мамочка.
– Муся, хочешь прокатиться немножко? Проведаем наших старушек, узнаем, благополучно ли они с дачи возвратились, что поделывают.
Хочу ли? – вот вопрос! Чтобы я да не хотела прокатиться вообще, а туда в частности? Впрочем, хитренькая, всевидящая и всезнающая мамочка, конечно, прекрасно знает это. Через пять минут мы на улице. Погода свежая, веселая, яркая. Осень в этом году во что бы то ни стало хочет оставить о себе хорошее впечатление. Все улыбается – и она улыбается, не обращая внимания на угрюмые тучи, которые, нет-нет и угрожающе затянут голубое небо. Но она не смущается: дунет раз-другой, и побегут, хмурясь, напуганные облака, и опять себе, как ни в чем не бывало, смеется она.
Извозчик нам попался хороший, ехать, по счастью, туда очень долго, чуть не на противоположный конец города. Весело мне, прямо прыгать хочется, только, жаль, не принято это на улице. Зато сердце мое, которое меньше считается с приличиями и общественным мнением, не стесняясь, так и скачет.
Останавливаемся. Лезем по лестнице. Тут не только сердцу, но и мне привольнее; коли не прыгать, то все же полубегом наверх взобраться можно. Звоним. Как всегда, минутка тишины, которой сердце опять пользуется для своих гимнастических упражнений, потом шаги, трик-трак: в открытых дверях перед нами Дуняша. Я страшно рада ее видеть.
– А, барыня, барышня, пожалуйте! Вот Ольга Николаевна и Марья Николаевна рады будут! Только намедни все про вас вспоминали.
Первое, что охватывает меня, точно проникает всю насквозь, это тот милый, так памятный мне особый запах, который всегда царит в их доме: пахнет сушеными цветами, немножко камфарой, духами, чуть-чуть табаком… Словом, пахнет так, как, я себе представляю, должно пахнуть в старом помещичьем доме, – добрым старым временем. Я обожаю этот запах, он точно за сердце хватает. Старинная красного дерева с красной же обивкой мебель, громадный киот с теплящейся перед ним голубой лампадкой… Какой-то лаской, отрадой веет на меня от всего этого. Больше я ничего не успеваю разглядеть, кроме появляющейся из-за красной портьеры военной фигуры в тужурке.
– А-а!.. – радостно несется из его уст. – Вот сюрприз. Наше ясное солнышко выглянуло… Как скажут тетушки, – быстро поправляется он. – Вот они обрадуются!..
Но глаза, вся физиономия его говорит, что и сам он не огорчен, то есть нисколечко. Он целует руку мамочке, крепко-крепко пожимает мою.
– Тетушки, а я вам гостей веду, да каких!
Но если старушки еще не совсем разглядели нас и, говоря «сЬиге Мусенька», направляются к мамочке, зато они прекрасно все расслышали. Радость, рассказы, расспросы… В сущности, не говорится ничего особенного, но весело необыкновенно, а груши, сливы, пастила и большие яблоки, которые сейчас же распорядились подать радушные старушечки, кажутся непосредственно сорванными в райских садах.
