— Это верно. Синьор барон не любит танго.
— Возможно, не любит теперь, потому что ему девяносто четыре года, а в молодости, может быть, и любил.
— Исключено. Синьор барон с незапамятных времён всегда любил только активный баланс, проценты с доходов, чековые книжки и золотые слитки.
Присутствующие аплодируют. Двадцать четыре секретаря тоже на минуту отрываются от своих записей, чтобы похлопать в ладоши.
Ассамблея единодушно решает, что записки недостаточно, и теперь необходимо достоверное доказательство, что барон Ламберто ещё жив. Бандиты должны прислать его теперешнюю фотографию.
— Ну что ж, пошлём фотографию, — вздыхает главарь банды.
— Ансельмо, — зовёт барон, — возьми из моей коллекции фотоаппаратов тот, который делает моментальные снимки, и сделай всё что надо.
Ансельмо снимает барона, пережидает секунду-другую и вынимает из аппарата готовый снимок.
Барон Ламберто вышел прекрасно. Ну прямо кинозвезда! Улыбается так, что видны все зубы. На лоб спадает светлая прядь.
— Теперь, — говорит главарь, — у них есть всё, что они хотели. Если не выложат денежки, то, как я вам ни сочувствую, — следующая глава будет намного болезненней.
— Не беспокойтесь, — отвечает барон Ламберто, — всему своё время.
Ещё одно путешествие Дуилио с острова Сан— Джулио в особняк мэрии.
Двадцать четыре генеральных директора передают друг другу фотографию. Их лица непроницаемы. Они ждут, пока лодочник выйдет из зала. И едва он уходит, разражается буря:
— Предательство! Это не барон Ламберто!
— Мошенничество! Наглое мошенничество!
— Этот человек — самозванец!
— Он слишком красив для барона!
— Хорошо, что потребовали снимок!
Постепенно буря стихает и начинается более спокойное обсуждение вопроса.
— Вообще-то, если присмотреться, — говорит кто-то. некоторое сходство с бароном есть.
— В чём?
— Ну вот, например, уши.
— Но наш барон гораздо старше. Посмотрите! — Говорящий достаёт из бумажника фотографию, на которой он изображён вместе с бароном Ламберто на балконе гостиницы в Лугано.
Барон Ламберто опирается на две палки, лицом похож на черепаху, глаз не видно вообще — они похоронены под тяжёлыми веками. Он скорее мёртвый, чем живой.
Все сразу же начинают доставать из бумажников свои фотографии, на которых и они сняты вместе с бароном, но на них он тоже нигде не похож на молодого спортсмена с непослушной прядкой на лбу, а всюду выглядит стариком, который держится на ногах лишь потому, что не дуют муссоны.
— Посмотрите внимательно. Разве у барона Ламберто были когда-нибудь такие волосы?
— Может, он надел парик... — робко замечает кто-то.
— А морщины? Куда делись его морщины?
— Грим, — поясняет тот же голос, — грим может творить чудеса! Я знал одного тенора, оперного певца, которому было семьдесят лет, но выглядел он на двадцать пять.
— Барон не тенор!
— Но он любит хорошую музыку.
— Что верно, то верно...
После целого часа обсуждения ассамблея решает затребовать ещё одну фотографию, на которой барон Ламберто должен быть изображён не анфас, а в профиль.
— Почему в профиль? — недоумевает главарь банды, прочитав ответное послание.
— Единственное, что действительно красиво на моём лице, — потупившись объясняет барон Ламберто, — это мой нос. Наверное, на том снимке он плохо виден.
— Возможно, — заключает главарь, — но я не позволю водить меня за нос! Сейчас мы сфотографируем вас в профиль, но отправим этот снимок вместе с ухом.
— С каким ухом? — интересуется барон Ламберто.
— Одним из ваших. Будьте спокойны, у нас свой хирург. Он сделает операцию по всем правилам искусства. Вам нисколько не будет больно.
— Спасибо, это очень любезно с вашей стороны!
Главарь не шутит. И бандитский врач тоже. Он так правит бритву на кожаном ремне, что не остаётся никаких сомнений относительно его истинной профессии.
— Извините, — говорит барон Ламберто, — вы случайно не парикмахер?
— К вашим услугам, синьор барон!
— А, ну тогда всё в порядке — усы не испортите!
Барон Ламберто совершенно спокоен. Он подмигивает бедному Ансельмо, который не падает в обморок лишь потому, что опирается на зонт.
— Как поживает Дельфина?
— Спасибо, хорошо, синьор барон.
— А остальная компания?
— Прекрасно, синьор барон.
Убедившись, что работа в мансарде под крышей идёт нормально, барон становится ещё спокойнее и даже позволяет себе пошутить.
— Доктор, — говорит он, — посмотрите, не надо ли удалить заодно и серную пробку?
— Будет сделано, синьор барон!
Когда бандитский врач начинает операцию, Ансельмо отворачивается. Но вскоре, не услышав ни возгласа, ни шума, оглядывается и видит, что доктор уже забинтовывает барону голову. А главарь бандитов кладёт отрезанное ухо в конверт.
— Совсем тёпленьким получат! — радуется он.
Вместе с фотографией барона в профиль двадцать четыре генеральных директора получают также его правое ухо и записку, в которой главарь двадцати четырёх Ламберто сообщает:
«ЭТО ПЕРВАЯ ДЕТАЛЬ. ЗАВТРА — ИЛИ ДЕНЬГИ, ИЛИ ВТОРАЯ».
Девять генеральных директоров падают в обморок, еще столько же спешат облить себе лицо холодной водой, а оставшиеся шестеро теряют дар речи.
Двадцать четыре секретаря делают записи о происходящем, не смея позволить себе проявление эмоций.
Фотография в профиль вызывает противоречивые мнения. Нос несомненно барона Ламберто. Но шея? Такая, гладкая, тугая, загорелая, она нисколько не походит на дряблую свисающую на галстук кожу, что видна на снимках у досточтимых директоров.
Для экспертизы уха приглашают врача.
— Хорошо отрезано, — говорит он. — Профессиональная работа! Можно пришить на место за несколько минут, и даже следа не останется.
— Что ещё можете сказать?
— Ну что... По-моему, это ухо принадлежало здоровому человеку, который много времени проводит на воздухе и много двигается. Возраст? Где-то между тридцатью пятью и сорока пятью.
— Вы уверены?
— Готов сунуть руку в огонь!
— А ногу в кипящее масло?
— Не колеблясь!
— В таком случае, это ухо не барона. Это ухо какого-то самозванца.
— А это меня уже не касается, — говорит врач. — Я сделал, что от меня требовалось.
