— Походники! — презрительно бросила Ирка.
Пока они ругались с Бочарниковой у речки, их палатку сложили, все вещи вытряхнули на землю. И если Чарушин рюкзак таинственным образом оказался собран, то ее спальник лежал на пенке, пакет с одеждой под сидушкой, свитер, из которого она делала на ночь подушку, распластался по земле. И как это у Бочарниковой получается так легко и быстро собирать вещи? Вроде бы вместе сидели около костра, завтракали, Юлька на секунду раньше ушла к речке мыть посуду — и вот уже у нее все готово. У, тихушница! Молчит, молчит, вроде даже не шевелится, а потом оказывается, что у нее сделано лучше всех.
Второе утро подряд Ирка давала себе слово делать все быстро, но время с ней играло злую шутку — для Юльки оно растягивалось, а для Ирки сжималось, так что ничего не получалось сделать. Совсем ничего!
— Стой! — пронесся мимо нее Мишка. Ира не успела повернуться, как раздался треск, над поляной метнулось испуганное «ах!» и наступила тишина.
— Петро! — запоздало крикнул Царицын. В ответ ему раздалось глухое шебуршание.
— Идиоты! — расталкивая всех, пробежал Палыч. — Кто там?
— Ткач. — Царицын бестолково гнул голову, пытаясь рассмотреть хоть что-то.
Случилось страшное. Палатка сорвалась. А все потому, что Ткаченко полез в нее доставать вещи.
— Мы хотели ее вытащить, но чтобы без дырок, — лепетала запоздалые объяснения бледная Оля Лебедева. — Вы же сами сказали!..
— Да что вам говорить, — отмахнулся Палыч, ногами вперед прыгая с обрыва. — Лучше бы вы вообще без палатки спали! — Шорох оползня отозвался далеким криком: — Всем быть на месте!
Царицын, уже готовый прыгнуть за другом, покачнулся, взмахнул руками, задел Инвера, за что получил тычок в спину и съехал чуть вниз.
— Чего он туда полез-то? — задыхаясь, спросил Мишка — на шум он прибежал от реки, где прикладывал холодные камни к своему пострадавшему глазу.
Никто толком не мог вспомнить, как Петька оказался в палатке и за какой ценной вещью он туда полез. Все оставались на обрыве, топтались, сбрасывая землю и камни вниз, вглядывались в качающиеся маленькие елочки — палатка укатилась далеко, и за деревьями ее не было видно. Слышалось только странное уханье, да завывал в вершинах кедрача ветер.
— Ну, чего там? — Мишка все пытался забраться на устойчивое место, коварный оползень стаскивал его обратно.
— Эх! — не выдержал низенький крепкий Инвер и прыгнул прямо на елки. Через секунду он уже исчез, и за деревьями вновь послышалось его «Эх! Эх!».
Народ в панике отшатнулся назад, чуть не сбив с ног Юлю. Пока все суетились на обрыве, она отвязала оборванные оттяжки от палатки и тента. Было их немного, порцию веревок от переднего угла утащил с собой куст, к которому была привязана палатка. От несчастного растения остался корень и одинокая ветка.
Юля погладила вывернутую землю.
Ей было жалко всех. И этот неправильно вывернутый куст, и эти зачем-то оторванные оттяжки, и глупого Петро, и Палыча, который вынужден сейчас карабкаться наверх и вместе с ребятами тащить неудобную перепачканную палатку. Жесткий негнущийся материал палатки будет вырываться из рук, ботинки и штаны окажутся испачканными… А впереди целый день ходьбы. Все это было неправильно. И главное — совершенно непонятно, что делать дальше. Надо было все обдумать, взвесить. Но эти горы, этот воздух, этот всю ночь непрекращающийся шум реки — они мешали сосредоточиться, внося в некогда стройные мысли разброд.
И что Ирка ругается? Ведь еще ничего непонятно.
Юля спрятала веревки в боковой карман рюкзака. Все-таки хороший ей достался рюкзак, небольшой, зелененький, с клапаном, похожим на пасть крокодила. В него так удачно все помещается — спальник, вещи, миски, ложки, продукты. А под клапаном есть надежный карманчик. У Юли там лежит зеркало. Конечно, на себя в походе смотреть — занятие неблагодарное. Дым от костра быстро пачкает волосы, кожа лица обветривается и начинает шелушиться, сохнут губы. Но зато глаза за два дня налились синевой неба и заискрились на солнце. И хоть от постоянного прищура в уголках глаз появились морщинки, они нисколько не портят ее. Наоборот, взгляд от них кажется веселым.
Юле нравилось смотреть на себя в зеркало, и своему отражению она неизменно улыбалась. Тогда ее худое лицо переставало быть таким угловатым. Тонкие губы и тонкий нос чуть округлялись. Нет, она определенно была хороша, особенно в профиль. И прозрачно-серые глаза, в которых сейчас была готова отразиться вся тайга с бескрайними алтайскими горами, были неплохи.
И почему ее Ирка зовет Чаруша? Есть в этом что-то от чары, чешуек и чебурашки. Ее фамилия Бочарникова. Красиво и просто. Хотя нет, лучше уж Чаруша, чем Бочка. А пусть бы и Бочка, все равно эта кличка к ней не клеится. Ну, какая она бочка? Высокая, тонкая, с изящными красивыми кистями рук, с пропорциональным телом. И грудь у нее ничего себе. Конечно, не такая, как у Ирки, Харину никто не переплюнет, но все равно красивая.
— Уф, все живы! — Ирка шумно прошла у Юли за спиной, так что она успела заранее сложить и спрятать зеркало. — Ткаченко опять свою больную ногу ушиб. Говорит, за фотиком полез. Прикинь, у них теперь вся палатка в смоле.
Ирка начала запихивать в рюкзак свои вещи. Спальник мешался со свитерами и футболками, кроссовки по отдельным пакетам разошлись один на дно, другой под клапан. Харина знала, что будет потом их искать. Что один непременно запрячется так, что его уже будет не достать и придется все выворачивать. А если дождь? А если темно? Но чего сейчас об этом думать, если до дождя далеко, а до темноты и того больше?
Над головой заворчал гром. Юля вытянула из рюкзака дождевик, положила его сверху. И зачем все-таки Ткаченко полез в палатку?
Она нашла его глазами. Петро стоял над обрывом, склонившись к пропасти, словно пытался там что-то рассмотреть. Инвер с Палычем выворачивали палатку. Палыч торопил, предупреждая о грядущем дожде.
— Не за фотиком он полез, а за вещами, — рядом с ними присела Ивашкина. — Хотел все вытащить, а потом палатку достать. Хотя могли бы и так тащить, нет там острых камней. — Темноволосая Катя болезненно прикрывала глаза и все норовила к чему-нибудь прислониться — в общей суете она участия не принимала, заметно выделяясь на фоне бестолковой спешки своим тяжелым болезненным равнодушием. Катя чувствовала неловкость оттого, что так некстати заболела, что заставила всех думать о себе плохо, что озаботила собою, что теперь ее рюкзак по частям разобран, и как она будет потом собирать вещи, неизвестно.
Юля смотрела на Петро, в который раз задавая себе вопрос: как же все это произошло?
Она его, и правда, увидела в чате. Ничего особенного. Парень как парень. Ну, симпатичный. У них в классе таких симпатичных найдется достаточно. Сфотографирован он был вполоборота со спины. Словно шел и его кто-то окликнул. Широкий шарф на шее, серая куртка с капюшоном. Выложил пару своих стихотворений. Коротеньких, в четыре строчки. Неплохие. Что-то в нем Юлю зацепило. Она долгое время не могла отделаться от этого взгляда через плечо, от шарфа, от серых глаз. Были и еще фотки. Он стоит на парапете — рубашка, джинсы, кроссовки с толстыми язычками, — смотрит вниз, в камеру наставлена только его лохматая макушка.
