Что с ним? Инсульт хватил, что ли? Говорят, нынче инсульты и инфаркты помолодели.
– Нет, впервые слышу, – пробормотал наконец Роман.
– Да? Впервые? – сладким голосом пропела Катрин. – А я почему-то думаю, что не впервые. Я думаю, что ты этого человека неплохо знаешь. Может быть, у тебя с ним какие-то счеты, если ты… если ты спишь со всеми его любовницами?
Он даже голову свою красивую откинул, бедняжка, как будто кто-то изо всех сил двинул его снизу вверх в его миленький, слабенький подбородок.
– Спорим, я знаю, что ты собираешься спросить? – ехидно пробормотала Катрин. – Кто эти любовницы, да? Но ведь тебе и так известен ответ на этот вопрос! Это Фанни, наша добрая старая Фанни. Это я. Ну и вот эта вот, как ее там, Эмма, что ли, зовут эту шлюху?
Конечно, не стоило, потом Катрин поняла, что так говорить не стоило. Не надо было злить Романа до такой степени! Вообще не надо было сразу всю информацию выдавать, фотографиями его забрасывать… Но Катрин хотела сорвать на нем свое мучение, свое разочарование, свою боль, унижение: мало того, что Лоран ее бросил, предпочел другую, так еще эта другая оказалась любовницей ее собственного юного любовника!
Катрин чуть с ума не сошла, когда внимательней рассмотрела увеличенные отпечатки. Это только на первый взгляд казалось, будто это невинные, как она тогда подумала, обжималки! В каждом движении, в каждом жесте сквозила страсть, снедавшая этих двоих, этого юношу и эту женщину… то, что она – его женщина, было просто-таки каленым железом выжжено на их лбах, как преступное клеймо! Вот Катрин и потеряла голову от ревности и зависти. Она-то ночей не спала из-за этого мальчишки, она ковырялась в своем сердце, словно в запыленном чулане, пытаясь понять, да что ж с ней такое вдруг происходит, неужели она влюбилась – в кои-то веки? Она готова была на черт знает какие глупости, только бы удержать при себе Романа, а уж сколько денег на него потратила! Она ведь даже пела ему, даже пела…
Les petits poissons dans l’eau,
Nagent, nagent,
Nagent, nagent, nagent.
Les petits poissons dans l’eau,
Nagent aussi bien que le les gros.
Может быть, прежде всего за эту нежную песенку хотелось уязвить его посильней, хотелось отомстить ему как можно чувствительней и больней.
Отомстила. Но не ожидала, что реакция будет такой ужасной!
Роман только что сидел на диване – и сейчас же одним прыжком оказался около Катрин. В следующее мгновение ее руки уже были заломлены за спину, Роман ткнул ее лицом в пол и с силой упер башмак в шею у основания головы.
Катрин взвыла от боли и страха! Сегодняшняя драчка с Морисом была, можно сказать, просто детской игрой по сравнению с этой жестокой, почти смертельной хваткой!
– Где ты взяла снимки? Ну, быстро говори!
Катрин молчала, давясь слезами, и тогда он чуть надавил носком башмака на шею.
О, какая боль! У нее чуть сердце не остановилось от этой боли!
– Ты меня убьешь! Ты меня убьешь! – слабо взвизгнула Катрин.
– Не сразу, – донесся до нее голос Романа. – Ты еще натерпишься. Быстро говори адрес!
– У меня в сумке визитка… – попыталась она выиграть время, но напрасно: нога Романа снова вдавилась в это кошмарное, болезненное место у основания головы.
– Не строй из меня дурака! Адрес!
Наверное, надо было потянуть время, дать ему сначала адрес того фотоателье на площади Бастилии, но у Катрин больше не было сил.
– Бульвар Ришара Ленуа, 24, – провыла она. – Первый этаж. Арман… Арман Фьери!
– Арман? – переспросил он. – Арман… Понятно!
И тотчас страшные тиски, сжимавшие тело и голову Катрин, разжались.
Она попыталась приподняться хотя бы на четвереньки, но не могла – распласталась на полу.
– Есть еще отпечатки?
У нее больше не было сил сопротивляться:
– Нет… в ателье, где делали увеличение, мне сказали, что они не оставляют себе никаких копий, а компьютерное изображение сразу уничто– жают.
– Твое счастье, – тихо выговорил Роман. – Но смотри… если хоть одна копия где-то всплывет, я убью тебя. Найду везде, где бы ты ни бегала. И убью сразу. Клянусь! Поняла?
Катрин попыталась кивнуть, но шея снова дико заныла, и она оставила все попытки шевелиться.
Роман ходил по комнате, словно что-то искал: наверное, боялся, что хоть один снимок мог залететь под диван, под кресло. Потом Катрин услышала, как запикал ее портабль: Роман набирал какой-то номер. Нетрудно было догадаться, чей это номер! Опять звонил этой своей… И, судя по яростному ругательству, которое он издал, опять не дозвонился!
Потом снова раздались его шаги. Он шел к двери. Скрежет замка, хлопок, быстрый топот по ступенькам…
Катрин лежала, боясь шевельнуться. Ковер под ее щекой был мокрым.
Les petits poissons dans l’eau,
Nagent, nagent…
Боже, можно себе представить, как она сейчас выглядит, бо-же… А шея, что с шеей? Нужно как-то умудриться подняться, доползти до ванны – и в горячую воду с ароматическими солями! Чтобы расслабились, разгладились скованные, смятые страхом мышцы! Потом собраться с силами и поехать к хорошему массажисту. Или, может, обратиться к врачу?
Стоп! Внезапная мысль пронзила ее.
Что же она делает, дура?! Почему тут валяется, словно выжатый лимон? Выжатому лимону больше ничего не нужно, а ей… У нее осталось всего несколько часов до конца дня! Лоран сказал, что завтрашние счета он уже оплачивать не будет! И если не удалось отвоевать свои прежние позиции с помощью этих несчастных фотографий, то надо хотя бы слупить с Лорана то, что еще можно слупить!
Скорей! Соберись, Катрин! Ты можешь, ты это сделаешь! Сегодня – рывок, а поплакать можно и завтра. Вперед!
Она вскочила на ноги и ринулась в ванную – умываться.
Скорей, скорей! Лихорадочно вытерлась первым попавшимся полотенцем.
Краситься она не будет, поедет какая есть! Время пошло!
Санкт-Петербург, 1780-е годы
Сырым октябрьским вечером 1784 года по дороге из Петергофа в столицу промчался экипаж. Простая карета шестерней, никакой охраны, дверцы без гербов заляпаны грязью.
Карета подкатила к Зимнему дворцу. В окнах ни огонька. Лакей соскочил с козел, на которых трясся рядом с кучером, и, сгорбившись, вприскочку понесся к будке караульного. Ему пришлось довольно долго стучать, чтобы разбудить часового. Последовали короткие переговоры, более напоминающие перебранку, и лакей уныло, то и дело оступаясь в холодные лужи, вернулся к карете. Робко стукнул в дверцу.
– Что? – послышался раздраженный женский голос, и в окне отдернулась кожаная завеса. – Чего тьма такая? Неужто спят все?
