Роман молчал. Его трясло так, что хотелось прислониться к стене. Но он заставлял себя стоять прямо, чуть не по стойке смирно, будто он и в самом деле был оловянный солдатик.
– Прости меня, – сказала Эмма. – Помнишь, мы твердили, как молитву: то, что мы делаем, мы делаем ради нас. Но на самом-то деле мы все это делали ради бриллиантов! Ради богатства! Мы свою любовь сдали в банк под баснословные проценты, а банк… лопнул. И ничего не осталось.
«Осталось! – хотел выкрикнуть Роман. – Осталось! Я люблю тебя!»
Хотел выкрикнуть, но почему-то не мог.
– Вот видишь, ты молчишь, ты все понимаешь… – пробормотала Эмма. – У меня к тебе одна просьба: уходи отсюда. Хорошо?
Он не поверил ушам:
– Как это? Куда? А ты?
– Ты можешь уйти к Фанни, она тебя примет, счастлива будет. С ней ты не пропадешь. А я…
Она осторожно взяла вялую кисть валявшегося на полу Армана, нашарила ею пистолет и сложила безвольные пальцы так, что они обхватили курок. Подняла его руку и приставила ствол к своему виску, продолжая придерживать и пальцы, и курок.
– Эмма! – вскрикнул Роман – и умолк.
– Я тебя изувечила. Изуродовала, – сказала она. – Из-за этих камней столько грязи, крови, спермы! Да, именно этак. И этого запаха я не могу выносить, ты понимаешь? Я хотела дать тебе все самое лучшее, хотела… – Она задохнулась. – И теперь даже никакой награды не получить за нашу общую проституцию. Зачем я тебе без камней, без надежды на будущее? Зачем?
– Эмма, да ты что? – пробормотал Роман, ужасаясь и ее словам, и тому, что черный ствол по-прежнему притиснут к ее виску. – Да ты что? Какое значение имеют камни? Разве в них дело? Если не будет тебя… Ты же смысл моей жизни! Если бы ты ушла от меня, я бы умер, я бы покончил с собой, и камни тут совершенно ни при чем!
Ее померкшие глаза наполнились светом.
– Это правда? – спросила Эмма, отводя ствол от виска. – Ты бы покончил с собой, если бы я тебя бросила и вышла бы, к примеру, замуж за Илларионова?
– Ты что, сдурела? – грубо спросил Роман. – Куда ты собралась, за какой замуж, у тебя ведь есть муж, это я!
– Ну-ну, – слабо улыбнулась она. – Слышу речь не мальчика, но… А ты не уходи от ответа. Правда бы покончил с собой?
– Клянусь! – Роман вскинул вверх два пальца. Видел в каком-то фильме: так клялись какие-то…
Он не успел додумать. Вспыхнуло что-то перед глазами, ослепило…
Он не успел додумать – лоб разворотило пулей, и мысли вылетели из него вместе с тем, в чем им полагалось находиться: вместе с мозгами и кровью.
Санкт-Петербург, 1780-е годы
Императрица проснулась и долго не могла понять, где находится. На соседнем диванчике спала, свернувшись калачиком, фрейлина Анна Протасова, а из-за двери доносился раскатистый храп. Так храпел только камердинер Захар.
Екатерина откинула плащ и увидела, что башмаки облеплены подсохшей землей. Смутно вспомнилось, как они с графиней шли через ночной парк, скрипящий голыми ветвями и пахнущий опалой листвой. Дождь бил в лицо и мешался со слезами.
Она провела пальцами по лицу. Щеки были еще влажны.
Медленно поднялась, подошла к высокому окну.
Боже мой, за эту ночь землю припорошило снегом. Все белым-бело, точно саваном покрыто. Мертвая, мертвая земля. А ведь впереди зима, и этот первый, еще легкий снег скуют тяжелые оковы сугробов.
«Вот так же и я, – подумала Екатерина. – Сердце умерло. Душа остыла. Я похожа на эту землю. Недаром женщин так часто сравнивают с землей».
Но земля оживает весной. Оживет и женщина.
Париж, наши дни
– Он сам этого хотел, – чуть слышно повторяла Эмма. – Он сам, да, он сам сказал, что покончил бы…
Ну а что ей было делать?! Как было признаться ему, что с самого начала… с самого начала камней в тайнике не было! Валерий в тот же вечер, уезжая на вокзал, отдал их ей. Он был не в себе, конечно, и Эмма знала, что, придя в себя, он спохватится, захочет их отнять. Конечно, у него не было шансов прийти в себя.
Она никому не собиралась рассказывать о том, что сокровище у нее. Бриллиантов не так уж и много, о чем вообще говорить?
Потом Роман оказался в больнице из-за того дурацкого приключения в маршрутке (ему еще повезло, дураку, что у него стащили рюкзак с паспортом Ломакина, а то вовек не отмазался бы!). Потом он во что бы то ни стало хотел загладить свою вину и добраться до бриллиантов. И Эмма впервые посмотрела на него не только с вожделением, как на дивную сексуальную игрушку, как смотрела всегда, но и как на мужчину, который готов совершать подвиги: искать человека, укравшего их богатство! Конечно, можно было сразу признаться, что камни у нее. Но Эмме понравился Роман-мужчина, она надеялась, что это мужское желание самому совершать поступки, а не просто идти в поводу у женщины, станет у него привычкой. Увы… он вскоре признал, что не представляет, как отыскать Илларионова.
Эмма обожала такие игры ума, она все придумала, она все осуществила. Камни были у нее, она стала богата, но какая скука просто жить да жить, даже при деньгах! А тут могли развернуться такие приключения! Главное, гонка из чистого интереса. Не за призом, потому что приз был уже у нее. Гонка для того, чтобы ее любимый мальчик повзрослел, стал мужчиной!
Но Роман вспыхнул – и погас. С каждым днем становился все более послушен, все более зависим от нее. И когда, повинуясь приказу, покорно полез под юбки к этим двум развратным бабам…
Эмма этого не могла выдержать. Теперь она знала, что нужно бросить Романа, и она бросит его рано или поздно. Но события захватывали ее, она не могла заставить себя выйти из игры. Не могла отказаться от Романа.
И вот появился Илларионов.
Сегодня Эмма каждую минуту собиралась сказать Роману, что уходит к Илларионову, что все кончено. Была даже мысль отдать ему камни, чтобы он не так мучился.
Но он же сам сказал, что ему не нужны никакие камни без нее!
А ей не нужен никто, пока жив на свете Роман, и не узнать ей вовеки счастья, пока будет каждый день думать: с кем он теперь, кому шепчет те же самые слова, волшебные и постыдные, которые шептал ей, кто поет ему песенки, как пела она?
Ладно. Можно много еще придумать оправданий тому, чему нет оправдания. Как жаль, что уже раньше, что не ею было сказано: «Не доставайся ж ты никому!»
Не доставайся ты никому, моя любимая игрушка!
Эмма вышла из подъезда в крытый дворик, как вдруг что-то белое, мохнатое метнулось ей под ноги.
Шьен!
Эмма присела на корточки, и Шьен села перед ней. Как преданно смотрела она, как нежилась под ласкающей ее рукой!
Что это там рассказывал Арман про какого-то бедолагу, убийцу которого помогла обнаружить его верная, преданная собака?
