Вот так всегда: стремишься к звездным вершинам, думаешь, что там, за горой, – цветущие сады… А там – газики, колики, Болики и Лёлики. Впрочем, не будем забегать вперёд.
Постепенно удалось его немного отучить от стула. Гуляли по-прежнему практически молча, ну, настолько, насколько это вообще применимо ко мне.
То есть я говорила, а он вздрагивал крупом, косил на меня смуглым глазом, как молодая необъезженная лошадка. «Ничего, – мстительно думала я, – не таких укрощали!»
Был уже у меня опыт общения со взрослыми мужчинами, скажу без ложной скромности. Причем, в 15 лет! Стал оказывать мне знаки внимания один взрослый 25-летний очкарик (наверное, меня злая фея при рождении, понимая, что веретено я все равно в руки не возьму, приговорила к очкарикам). Так вот этот пожилой очкарик охмурял меня долго, соблазняя большими порциями пломбира за 48 копеек. Я с удовольствием пломбир кушала и таскала ухажера все по тому же стадиону возле школы. А из-за угла школы горящими от возбуждения глазами за мной наблюдали девчонки нашего класса. Такого прекрасного старого поклонника не было ни у кого!
Наконец, он пригласил меня на дачу. Мама хорошо знала этого ботана и его родителей, поэтому, приставив ко мне в качестве дуэньи девятилетнюю сестру, с легким сердцем отпустила нас на природу. Я была, как всегда, небесно хороша. Распущенные длинные волосы, синие джинсы, ветровка и глупая ухмылка – все было при мне. Шофер торжественно распахнул перед нами с сеструхой дверцу черной «Волги» (и как я так деградировала за какие-нибудь 4 года. Из «Волги»-то в «Запорожец»!)
Все-таки пожилые женщины ценятся меньше. Говорила же я, что девятнадцать – это старость. Вот и доказательство.
Короче, мы с сестрой спокойно уселись в членовоз. «Волгой» нас было не удивить. У папули тоже была служебная «Волга» с шофером. И вообще наша мамуля очень боялась, что нам задурит какой-нибудь богач голову своим златом и серебром, и всячески доказывала, что не в деньгах счастье. Знала бы она, кого мы выберем в мужья, боялась бы другого.
Ну, про благосостояние моего избранника вы уже все поняли. Сестра оказалась еще круче. Свой объект обожания она безошибочно вычислила в районной больнице, где в семнадцать лет отходила от наркоза после операции аппендицита. И вот, в посленаркозном отходняке, она увидела Его. Когда на следующий день увешанная сумками и сумочками с разными заморскими яствами мама ворвалась в палату, Дашка ей гордо заявила: «Ничего не возьму. Тут бедный молодой человек лежит, которого никто не кормит. Значит, и я есть не стану». Стеная и заламывая руки, мамуля поперла сумки домой. До сих пор не могу понять, что мешало нашей впечатлительной девочке слопать все это вместе с голодным бедолагой?
Так вот, действительно, этот мальчик был из настолько бедной семьи, что даже школьную форму ему покупал город. Сеструха почему-то решила, что этого недостаточно для страдальца, и вышла за него замуж. Так что мамуля зря трепетала, представляя, как злобные богатые буржуины тащат ее крошек в золотую клетку. Из-за этой навязчивой фобии она даже просила папашку водить меня в самые шикарные по тем временам закрытые рестораны для иностранцев, куда у папы, известного журналиста-международника, был открытый вход. Дабы никто на свете не мог мне потом пустить золотую пыль в глаза.
Как сейчас помню: плотно накормив меня обедом и украсив своим свитером и юбкой, со слезами на глазах отправляет меня мама в этот рассадник разврата. Зато папа доволен: наконец-то ему предложили такое клевое педагогическое мероприятие по воспитанию дочи!
И вот мы в ресторане. Шик-блеск. Меню написано по-русски, и по-английски, и по-французски. Но ни в одном варианте невозможно понять ни слова, такие диковинные блюда предлагаются. Папахен заказывает коньячку. Официант, полусклонившись, подобострастно вопрошает: «А что будет пить дама?» Отец в растерянности озирается по сторонам: «Какая дама?!» Взгляд его упирается в расфуфыренную и гордую меня. «А-а, – говорит любящий папка, – это што ли дама? Ха! Нет, пить она не будет!»
После чего папа с чувством начинает трапезничать, а я сижу баран-бараном. Есть я не хочу (спасибо, мамочка, за вкусный обед!), а выпить мне не налили.
Я это все к тому, что к роскошной жизни в советском исполнении мы с сеструхой привыкли и плевать хотели и на «Волгу» и на дачный поселок ЦК, куда нас везли.
Теперь открою маленькую тайну: этот влюбленный старичок был еще и приемным сыном моего деда (у нас в семье так все запутано, что я не хотела грузить вас всем этим, но тогда не знала бы, как объяснить вам тот факт, что в поселке нас встречал мой важный и представительный дедуля).
Приняв нас в свои могутные объятия, дед Фёдор повел всех на лодочную станцию – покататься.
Любезный и улыбчивый лодочник придерживал плавсредство, ухажер, назовем его здесь Вован, поскольку, как говорится, еще живы все участники событий, залез в лодку, туда же козой скаканула сестра. Занесла свою ножку над днищем и я. Надо сказать, что всю жизнь меня отличало от других людей необыкновенное изящество в движениях и врожденная грациозность.
Не было того шкафа, в который я бы с размаху не врезалась, того камня на дороге, на который бы я не упала, как подрубленный пулей боец молодой из известной песни. Вот и сейчас, перенеся центр тяжести на закинутую ногу, я не удержалась и с «протяжным криком у-у, как подрубленная ветка повалилась на траву» (это цитата из любимого диафильма про Плюха и Шваха), а я, конечно, повалилась не на траву, увы, а в воду, перевернув в процессе полета лодку с сестрой и Вованом.
Дед Фёдор, профессор и сочинитель речей для больших партийцев
И вот картина маслом: Дашка радостно погружается в прибрежную тину, Вован с истошным воплем «Где мои очки?» плескается в мутной воде. Себя я, конечно, со стороны не видела, поэтому лучше процитирую письмо моей сестры, которое она мне скинула на мыло пару дней назад:
«А еще давай рассказывай историю, как твои длинные прекрасные ноги загорали на берегу, в то время как голова с ушами каталась на лодочке, а задница мирно покачивалась на волнах».
Как видно из этого письма, чувство юмора у нас наследственное. И читая такие послания, я ощущаю наше с сеструхой родство душ!
Примерно так, как в ее письме, все и было. Только еще и дедушка носился по берегу и вопил почему-то не «Спасите моих любимых внучек», а «Какой позор! Какой позор!»
Короче, все, кроме Дашки, не оправдали моих надежд. Мой рыцарь спасал свои очки, а не меня, прекрасную, дедушка готов был отдать многое, чтобы оказаться подальше от своих потерпевших крушение внучек. Одна сестренка, радостно хихикая, пыталась уговорить Вована бросить поиски, аргументируя это тем, что без очков ему будет рядом со мной гораздо комфортнее.
Унылая, с мокрыми длинными волосами, мокрыми синими джинсами и мокрой кривой ухмылкой выползла я сама кое-как на берег. Дедуля поменял регистр чувств. Из бездушного чиновника, который только и опасается, чтобы сановитые коллеги не увидели его внучек в образе двух водяных, он опять стал любящим дедулей и поволок нас сушиться. Надо сказать, что такие эмоциональные переходы мучили его до тех пор, пока это жуткое ЦК не сдохло, и тогда чары окончательно рассеялись, и он стал просто дедушкой.
