Он боялся. И поэтому молчал. Ночами прятал голову под подушку, жалобно скулил как щенок, кусал собственные пальцы, соленые от слез, в надежде, что взойдет солнце и станет легче, голос умолкнет и все пройдет, покажется мимолетным кошмаром, сном, от которого посчастливилось проснуться.
Но голос не умолкал ни на секунду. Приемы пищи, занятия с учителями, попытки играть в своей комнате или просто сидеть и смотреть в одну точку – ничего не помогало отвлечься, и в ушах постоянно звучал приказ: «Убей их!»
Потом он привык. Сам не помнил, в какой момент на него снизошло смиренное понимание: да, он болен. Болен так, что ему уже не помочь. У него никогда уже не будет простых радостей, как у остальных сверстников. Ни одна, даже самая дорогая игрушка не захватывала внимание настолько, чтобы он хоть на секунду забыл о своей болезни. Да и играть постепенно перехотелось. Он должен был научиться жить с этим страшным голосом в голове, который каждую секунду призывал убить собственную семью, должен был научиться бороться с самим собой, держать себя под контролем, потому что иначе все стало бы гораздо хуже и страшней. И он научился. Ради мамы, пусть даже она никогда не узнала бы и не оценила этого, ради отца, которого всегда считал идеалом и обожал. Даже ради брата и сестры, хоть они и испортили ему жизнь одним своим появлением.
Он сорвался только один раз. Всего лишь один раз из бесконечного множества одинаково мучительных дней наедине с чудовищем внутри себя. Можно было бы найти оправдания тому срыву. Он рос, в крови бушевали гормоны, наедине с собой становилось еще страшнее, появлялись желания, которые трудно было понять и объяснить, а спросить ни у кого не получалось. Все это слилось в один клокочущий коктейль, который в итоге взорвался, выплеснулся наружу, и голос в голове уже не шептал и не приказывал, а радостно вопил: «Убей! Всех!»
Он помнил, как сознание на секунду оставило его, нервы не выдержали напряжения, память будто отшибло. Наверно, его мозги просто отключились, как перегорает прибор, у которого полетел предохранитель. Да, все так и было. Его предохранители полетели, случился неконтролируемый взрыв в башке, и все, что копилось внутри годами, все стены с железными решетками, которые он так тщательно строил в голове, добровольно запирая там больное чудовище, жадное до чужой крови – все снесло, как лавиной. Он очнулся уже в волчьем теле, ощущая, как зубы глубоко впились в теплую, чуть подрагивающую плоть первой попавшейся навстречу служанки.
Он честно пытался вновь овладеть собой и взять чудовище под контроль. Тормозил себя об углы, чтобы позволить хотя бы кому-то спастись, убежать, спрятаться. Щепки летели во все стороны, с грохотом рушилась мебель, когда он специально бросал свое тело в прыжке мимо жертвы. Но он был молод и силен, слишком силен, чтобы упустить хоть одну движущуюся цель, даже если умом сопротивлялся и не хотел ее преследовать.
Тогда он сдался, потому что понимал – когда бегающие и дерущие глотку человечки закончатся, ему захочется вернуться наверх. В волчьем обличье он чувствовал их запах еще сильнее, чем обычно. Молоко и мед, ванильное печенье с чаем, которое им давала на завтрак нянька, а еще аромат их кожи и волос, так похожий на его собственный, ведь они были одной крови с ним. Наверно, дикий ужас от этой мысли его и спас. Он выдохся, умышленно потратил силы, ударяясь о стволы деревьев в саду, и это его отрезвило. В человеческом облике было паршиво. Все внутренности скручивало, его бедные больные мозги пульсировали в голове, по ним прокатывались мучительные спазмы, а голос сердился и приказывал довести начатое до конца, не останавливаться даже ценой собственной жизни.
Он полз по ступеням лестницы вверх и истошно орал, сам не узнавая свой голос. Орал, потому что не мог заставить себя остановиться. Орал, потому что не понимал, за что именно на него обрушилось все это. Он просил о помощи уже сам не зная кого и в то же время отчетливо понимал: ему никто не поможет. Никто не остановит его. Только смерть – но он был слишком жалок и слаб, чтобы мужественно пожертвовать собой и захотеть ее.
Он дополз до двери и бросил все силы на то, чтобы удержаться на этом последнем рубеже. Конечно, так не могло длиться долго, но он решил, что будет сопротивляться столько, сколько сможет. К счастью, появилась мать, и ее вид окончательно привел его в чувство. В ее глазах он увидел то, в чем так боялся признаться себе и все же иногда повторял тихонько, когда знал, что никто не услышит: это не в его голове поселилось кровожадное чудовище, поработившее тело беззащитного мальчика, это он сам оно и есть.
Больной ублюдок. Эти слова, уходя, прошипела ему няня малышей, которая сразу же после того случая уволилась. Глаза еще не старой, но вмиг поседевшей от испуга женщины горели гневом, когда она покидала дом, призывая на голову убийцы проклятия. И он согласился. Все так и есть, к чему спорить?
Правда, вроде бы убийцы должны испытывать радость от своих преступлений, ведь в этом заключается смысл их жизни. Он не чувствовал радости, только облегчение. Говорят, самое блаженное состояние человека – это не оргазм, а период, когда ничего не болит. В тот момент он поймал себя на мысли, что в голове тихо. Голос молчит. И эта тишина показалась настолько блаженной, что могла сравниться разве что с состоянием, когда после приступа сильнейшей, к примеру, зубной боли вдруг наступает успокоение. Это было его новое открытие, новый виток в борьбе с собственной болезнью, и потом он так много раз прибегал к проверенному способу, что стал зависим от него, как опиумный наркоман.
Но это случилось гораздо позже, и так было не всегда. Он помнил момент, когда голос в голове еще не появился. Или просто появлялся редко? В ту пору младшие дети еще не родились, и он, наивный дурак, считал, что родителям достаточно для счастья его одного. Он и себя считал счастливым, пусть мать и пилила, что надо больше стараться, учиться красиво писать слова и выдыхаться до седьмого пота и боли в мышцах на силовых занятиях. Мол, чтобы отец больше любил. Ерунда! Он уже тогда понимал, что это – чистой воды обман и уловки, успокоение матерью самой себя, ведь потом, когда родились младшие, его подозрения подтвердились: их полюбили просто так, без учителей и хороших оценок, просто потому что они появились на свет.
Он почти забыл, каково это – жить без них под боком, но ту поездку в дарданийские горы запомнил отчетливо. Мать по обыкновению загорелась идеей, теперь уже – идеей семейного отдыха. Предполагалось, что несколько дней они проведут только втроем, семьей. Она надеялась, что отец потратит внезапно образовавшееся свободное время на общение с сыном, сблизится с ним, а заодно и с ней. Не будет шумной столицы с рутинными заботами и всяческими соблазнами, которые та неминуемо несла с собой, только тишина, чистый снег и кристальный горный воздух.
Дарданийские монастыри, лепившиеся на ледяных отвесных скалах подобно гнездам диких птиц, всегда выполняли множество функций. Уставший от жизни отшельник мог найти здесь вечный приют и покой, посвятив остаток дней тихим молитвам во славу светлого бога в окружении монахов с суровыми и лишенными эмоций лицами. Без всяких оправданий, собеседований или подношений: достаточно было лишь преодолеть крутой и скользкий подъем под ударами рвущегося с небес ветра и постучать в массивные двери, вырубленные в горной породе. Бездомные дети, которые неминуемо пропали бы с концами в узких улицах бедняцких кварталов, учились тут наукам и превращались в воспитанных людей, смиренных и послушных. Таких с удовольствием нанимали в богатые дома в качестве экономок, нянек или личных учителей, ведь всем было известно – прошедшие школу в дарданийском монастыре уже никогда не позволят себе ни дурных мыслей, ни, тем более, дурных поступков.
