– Ты умеешь играть?! – удивилась она, повернув к нему голову: пальцы смело нажимали клавиши и вслепую.
– Мама показывала, – пожал он плечами. – А ты умеешь?
– Мама показывала, – поддразнила Эльза и улыбнулась. Мать, действительно, учила ее музыке. А еще рукоделию и умению вести дом – словом, всему тому, что понадобится, чтобы составить хорошую партию богатому и требовательному мужу.
Улыбка сползла с ее лица. Палец споткнулся и взял фальшивую ноту.
– Поцелуй меня, – попросила Эльза и затаила дыхание от собственной смелости.
Словно только и ждал этого, Алекс повернулся, обхватил ее лицо ладонями и поцеловал. Эльза вздрогнула, перестала играть, уронила руки на колени, затем вцепилась в его рубашку и снова уронила обратно. Их горячее дыхание смешалось, языки переплелись, ей в нос бил аромат его возбуждения, более мягкого, по-человечески приглушенного. Она слышала, как сильно у Алекса колотится сердце. Пожалуй, так же громко, как у нее самой.
А еще внутри Эльзы звучала музыка. Та самая, медленная, многоголосая, тягучая, как разогретая на солнце патока, перетекающая из одного уголка груди в другой. Полновесная, как река, затопившая все ее существо. Из тихих, едва слышных аккордов постепенно рождались другие, более мощные. От пьяно – к крещендо. От ларго – к аллегро. И в совершенный оркестр бушевавших в Эльзе эмоций естественно и органично вплетались легкие триоли в пятой октаве…
Неизвестно, сколько это длилось, но они отпрянули друг от друга, только когда хлопнула дверь. В комнату вошла опрятно одетая женщина с усталым лицом и уложенными в красивую прическу волосами. Она застыла на пороге, с недоумением разглядывая сына и незнакомую девушку. То, чем они только что занимались, стало понятно с первого взгляда.
Эльза вспыхнула, желая сквозь землю провалиться. Она понимала, на кого похожа с голыми плечами и завернутая в полотенце. А еще ее губы, кажется, опухли от поцелуев…
– Здравствуйте, извините, – пробормотала она, вскочила с места и убежала в спальню, где осталась ее одежда.
Дрожа всем телом, словно побывала под ледяным дождем, Эльза принялась лихорадочно одеваться. Стыд какой! Ее застали в чужом доме, полураздетую, да еще и едва ли не на коленях у парня! Главное, чтобы родители не узнали, а то убьют ее на месте, просто прихлопнут, и мокрого места не останется.
Из-за двери не доносилось ни звука, и никто за Эльзой не приходил. Натянув непросохшую одежду, она все-таки поддалась любопытству, подкралась и приоткрыла небольшую щель.
Мать Алекса сидела на том самом стуле у рояля, опершись локтем на опущенную крышку клавиатуры и положив ладонь на лоб. Алекс стоял рядом и явно сердился.
– Мама, ну что такого? – развел он руками. – Можно подумать, ты видишь меня с кем-то в первый раз!
– Да при чем тут это! Ты видел ее глаза, сын?! – женщина подняла голову, на лице отразилась мука. – Ты хоть понимаешь, кого привел в наш дом?!
Алекс не понимал.
– Волчицу! – воскликнула мать. – Таких, как она, ведь с другими не перепутать. Не знаю, куда ты смотрел, раз этого не понял.
Намек был достаточно красноречивым, и Эльза в своем убежище покраснела.
– Волчицу? – Алекс нахмурился. – Ну и что? Я не обидел ее, не сделал ничего плохого. Просто позвал в гости. Она пришла добровольно.
– Но может сказать, что все было не так! – всплеснула руками мать. – И кому тогда поверят, тебе или ей? Ты обманом завлек в дом благородную девушку, один светлый бог знает, что с ней тут делал… да вся ее родня нас со свету после такого сживет! А нас ведь некому защитить… после смерти твоего отца некому…
Женщина горестно вздохнула и прижала пальцы к губам.
– Мам… – позвал Алекс, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
– А соседи что скажут?! – снова вскинулась она. – Вас же обязательно кто-нибудь видел! Что скажут соседи? Что мой сын мечтает стать альфонсом, поэтому соблазняет богатеньких девчонок в расчете, что потом сделает ребенка и сможет жениться? Как мне теперь не краснеть перед людьми?
– Да кому они нужны, твои соседи?!
– Мне нужны! – мать смерила сына сердитым взглядом. – У меня репутация, я педагог! А какому педагогу доверят детей, если она собственного как следует воспитать не может?
Эльза вздохнула и тихонько прикрыла дверь. Доводы матери Алекса были ей понятны. Ее мать наверняка сказала бы то же самое. Или даже что-нибудь похуже.
– Эльза не такая! – не выдержал Алекс. – А соседи пусть лучше за собой смотрят.
Он покачал головой и оставил мать горестно вздыхать у рояля, понимая, что так будет лучше, пока не наговорил ей лишнего. Но когда Алекс распахнул дверь спальни, где спряталась Эльза, то обнаружил, что комната пуста. На кровати лежало одинокое полотенце, окно в сад было распахнуто.
Он подошел, выглянул и увидел среди кустов сирени небольшую пепельно-серую волчицу с по-человечески умными глазами, похожими на расплавленное серебро. Она с сочувствием посмотрела на Алекса, зубами подхватила из травы сумку, которая принадлежала Эльзе, махнула пушистым хвостом и легко перепрыгнула через высокую кованую ограду.
Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
Дотторе Ворхович – преподаватель астрономии из Цирховийской высшей школы – покончил с собой, бросившись с моста в реку. Это событие не на шутку взбудоражило общественность, потому что немолодого уже ученого считали хоть и чудаковатым и помешанным на своих планетах и кометах, но добрым и безобидным человеком.
Усилиями доблестной полиции выяснилось, что несколькими днями ранее он с разрешения директора школы, майстры Ирис, взял больничный, но вместо того, чтобы отправиться домой и лечь в постель, с безумным видом бродил по городским улицам, клочками рвал на себе рыжую шевелюру и белую бородку и без конца бормотал что-то вроде: «Я должен вспомнить. Я должен вспомнить».
Наконец, измученный бессонницей и физически истощенный, дотторе отправился к реке. Там, по словам очевидцев, он с портфелем под мышкой забрался на парапет моста, прокричал: «Помогите, я не хочу умирать!» и камнем рухнул в холодную темно-зеленую воду. Течение подхватило его, ударило об опору моста, затянуло на дно и выкинуло уже бездыханное тело на берег несколькими километрами ниже по руслу.
Патологоанатом поставил диагноз «обтурационная асфиксия», означающий, что погибший захлебнулся. В организме не нашли ни опиума, ни других веществ, способных так повлиять на психику, и пришли к выводу, что с покойным случилось помутнение рассудка на фоне переутомления от научных изысканий. На этом дело закрыли, а тело передали родственникам для похорон.
И только некоторые из свидетелей, собравшихся в тот день на мосту, шептались, мол, перед смертью у дотторе были такие странные глаза… сплошь черные, ни белка, ни зрачка не разобрать… словно залитые тьмой.
Но слухи остались слухами, потому что, скорее всего, им просто показалось.
