Однако Джесс отлично понимала, что Плутон как архетип таит в себе страшные и непонятные символы. И оказалась права.
Уже его графическое изображение – перевернутый символ Марса, дополненный символом Луны, обозначал некий цикл смерти и нового рождения. А из всей прочитанных статей в Интернете Джесс сделала вывод, что Плутон или Диспатер – это символ некой первозданной энергии, управляющей биологическими процессами рождения и сексуальной жизни. Символ манипулирования, кризиса и достижения власти над другими людьми. Символ насилия, принуждения и табу. Символ тайн, одержимости и неотвратимого рока.
Символ трансформации через разрушение.
Символ эволюции и смерти.
И этот символ глубоко связан с бессознательным человека и его Ид.
Туман Осени тоже говорил об этом.
Что же за место этот Диспатер, если имеет связь хотя бы с частью этой символики?
Или это все-таки игры ее разума? Галлюцинация, бред?..
Ответа не было.
Но если Джесс разобралась с символикой Диспатера, то что такое секулярные игры, она не знала. И с гулко бьющимся сердцем вновь полезла в поисковик.
«СЕКУЛЯРНЫЕ ИГРЫ (лат. Ludi Saeculares) – римский праздник, заключающий столетний цикл (saeculum). По некоторым источникам, первые игры проводились в 249 г. до н. э. Праздник нес в себе идею искупления и знаменовал конец старого века. Сопровождался ночными жертвоприношениями силам подземного мира. Праздновался на Марсовом поле три ночи и три дня в честь Плутона и Прозерпины, над подземным алтарем. Однако император Август изменил характер праздника, выдвинув на первый план идею очищения перед новой счастливой эпохой. В торжества он ввел новых богов – Аполлона, Диану, Юпитера».
Первое, за что ухватилась Джесс, было слово «жертвоприношение». А затем вспомнился известный миф об Аиде и Персефоне, а в Древнем Риме – Плутоне и Прозерпине.
* * *
– Ты любишь читать? – с интересом спрашивает Брент, беря в руки книгу с мифами.
Джесс купила ее еще в средней школе, когда писала работу по Древней Греции.
– Люблю, Элмер, – отвечает она. – Думаешь, раз я – в группе поддержки, то должна быть дурой?
Джесс раздражена и очарована одновременно. Сегодня они вновь оказались вместе в классе по литературе. Она – специально. Он – случайно. По крайней мере, ей так кажется.
Оба делают вид, что того поцелуя не было.
У Джесс горят щеки, но она отчаянно делает вид, что все нормально. Она кидает на Брента пренебрежительные взгляды, чуть высокомерна – как обычно, и строит из себя недотрогу. Но врать себе не может – чувствует, как ее тянет к Элмеру. Он – сосредоточение ее буйного счастья, желания и этой чертовой болезненной нежности.
И Джесс ненавидит себя за это.
– Не злись, – просит Брент. – Я лишь спросил. Тоже люблю читать. И мне тоже нравится Древняя Эллада. У тебя есть любимый миф?
– Есть, – кивает Джесс, чуть остывая – его глаза, кажущиеся в солнечном классе голубыми, как небо, завораживают ее. – Про Аида и Персефону. Читал?
– Читал. Интересно. С точки зрения символики – интересно. Но мне жаль ее.
– Деметру? – уточняет Джесс, нервно перекидывая волосы с одного плеча на другое.
Сердце – как птица. Разум – вата.
Она не знает его, но хочет. Нет, знает – как гика, но ей не важно.
Брент качает головой.
– Персефону? – догадывается она. – Мне тоже жаль. Полгода – в аду Аида.
Она неожиданно улыбается.
– Мне жаль, что в его аду она всего лишь полгода, – серьезно говорит Брент.
И подходит к Джесс. Их взгляды встречаются.
– А твой любимый миф… какой? – спрашивает она неожиданно хриплым голосом.
– Про Аида и Персефону, – шепчет он в ее губы.
И Джесс радостно понимает – его тянет к ней не меньше, чем ее к нему.
Она обнимает Брента так, словно он – ее собственность.
Его жесты плавны и нежны, почти осторожны.
И они вновь целуются.
Он кажется Джесс неумелым, но эта невинность заводит.
Пусть он будет только ее. И ничей больше. Она научит его всему, что знает.
И ей на все становится плевать – на статус, на то, что у нее есть парень, на время. Есть только она и он, и больше ничего не нужно.
А когда поворачивается ручка двери и в класс заходят люди, Джесс буквально откидывает от Брента к своей парте.
Никто ничего не замечает.
И весь урок Джесс чувствует на спине взгляд Брента.
А после звонка оставляет на его парте записку:
«В Алом парке. В одиннадцать».
Ей кажется, что это игра.
* * *
Во второй раз Джесс проснулась тогда, когда утреннее солнце растопило тьму, собравшуюся в углах.
Сон почти забылся, и она в очередной раз порадовалась, что нашла в себе силы записать его во всех подробностях ночью. Иначе бы и не вспомнила про Диспатер.
Про место для неких теней, которые совершали преступления.
Может быть, тень убила Брента?
«Нет, – оборвала сама себя Джесс. – Он жив. Жив. Жив!»
Тень взяла его в плен?
А может, он и сам – тень?
Чудовище. Душа, заключенная в… Чучело? Снеговика?
Джесс передернуло от отвращения.
Тот, кто пытался принять облик ее любимого, точно должен знать, что с ним. Это ведь в его доме Брент просил найти его.
Или это и есть Брент?..
Нет, не может быть. Это – больной ублюдок. Который издевался над ней!
Лишь прохладный утренний душ помог унять мысли – ненадолго.
Завтрак прошел спокойно – в кругу семьи: недовольные взгляды брата, щебетание матери, старающейся быть беспечной, и поддерживающие улыбки отца, то и дело отвлекающегося на звонки.
По настоянию семейного психотерапевта отец наконец стал завтракать и изредка даже ужинать вместе с женой и детьми. Все с разной степенью старательности отыгрывали роли членов дружной семьи, словно забыв, сколько лет Джесс и Тедду.
Получалось неплохо.
Со смертью Убийственного Холода, кажется, все налаживалось.
Полиция почти оставила Джесс в покое, занявшись другим. И с какой-то запоздалой реакцией она поняла – исчезновение Уолша с лица земли должно было подарить ей безопасность.
Однако если ум осознавал это, то сердце все равно оставалось беспокойным. И Джесс почти по привычке ждала подвоха.
Страх настолько въелся в ее кровь, так густо пропитал ее кожу, что Джесс даже не верилось, что можно жить так – не боясь. Жить по-старому. Жить счастливо.
