– Не стоит тебе так утруждать себя, – говорил ей Василий, – ты таскаешь тяжести, это может быть вредно для ребёнка.
– Ребёнок ещё мал, и мне совсем не тяжело, – говорила она милым голосом, добродушно улыбалась.
– Тебе нравится у меня дома? – спрашивал её богатырь.
– Да, но у себя дома мне нравилось больше.
– Я бы радостью отпустил бы тебя, но ты носишь ребёнка Садка, и он должен решать, что с тобой делать.
– Лучше уж это был бы твой ребёнок, – проговорила красавица. Эти слова заставили Василия невольно улыбнуться. Но затем он снова стал серьёзен, уселся на лавку и принялся за еду.
– Я ничем не лучше Садка, – молвил он. – Напрасно ты мучаешь его.
– У него нет чести, а ты – благородный, – отвечала Алёна, не сводя с него взгляд. – Он ничего не может мне предложить, ведь он уже женат. Я не смогу стать ему второй женой, и даже если это бы было разрешено законом, не стала бы. Ни ему, ни кому-то ещё. Ведь это сделало бы меня рабыней мужчины. А единственной женой он меня сделать не сможет. От него мне будет только позор на всю жизнь, и жизнь в изгнании. Разве я заслужила такое оскорбление?
– Думаю, что не заслужила, – отвечал воевода, – но ведь он уже был женат, когда вы с ним зачали дитя.
– Я ничего ему не обещала, это он нарушил обещание. И в конце концов, сколько женщин уже у него было? А у меня он был первым.
Алёна уже начинала горячиться и даже встала с лавки.
– Ну ладно тебе, – успокоил её Василий. – Я совсем не в упрёк тебе говорю.
Чародейка вроде успокоилась и снова села на лавку. Её присутствие почему-то радовала Василия. Алёна была умна, и богатырь не сомневался, что она понимает каждое слово из тех, которые он говорит, чего среди женщин ещё никогда не было. Возможно, если бы воевода часто общался со знатными особами, то нашёл бы там точно такое же понимание, но он не общался с ними, он был изгоем в этой среде, и потому теперь девушка, которая понимала, что такое честь и благородство, знающая грамоту, историю, тут же, несмотря на все свои пороки, стала для него родственной душой. Только с ней Василий мог поговорить о римлянах, о Цезаре, о Рюрике, о мусульманах. Обо всём, что его интересовало. И поговорить не так, как он говорил с умными мужчинами, а с гораздо большей откровенностью и с большей эмоциональностью. Здесь можно было позволить себе быть ребёнком, быть даже слабым. Василию очень не хватало такого собеседника все эти годы. Алёна меж тем не долго молчала, надув своим тонкие губки, и вскоре снова заговорила, слегка нахмурившись:
– Не понимаю, почему ты так ценишь этого Садка? Зачем он тебе?
– Он сказитель, он говорит с духами, – молвил в ответ Василий, – поэты избавляют нас от боли и жалости к врагу, даже от страха смерти.
– Ну и как же они освобождают вас от боли и жалости? – скептически спрашивала его девушка.
– Трудно объяснить, – задумался Василий, но вскоре собрался с мыслями и снова заговорил. – Как думаешь, почему мы видим сны? Ведь во сне мы видим всегда что-то небывалое, что-то невероятное. Я, например, уже раз 20 во сне умирал, терял близких, родных, друзей, и вообще попадал в самые невероятные, небывалые переделки. Кошмар во сне всегда страшнее, чем кошмар наяву. Но при этом этот кошмар для нас безобиден. Это как игра актёров. Они могут даже изображать смерть, но потом встают и идут дальше. Сновидения не просто искажают действительность, они словно подготавливают нас к чему-то очень плохому или очень хорошему. Но снится ли нам кошмар, или хороший сон, мы всегда просыпаемся довольными. В первом случае потому, что кошмар закончился и оказался всего лишь сном, а во втором потому, что ещё рады тому, что увидели. Где-то после десятой смерти во сне я уже перестал бояться смерти и наяву. Я словно привык к тому, чего на самом деле никогда не испытывал. Так человек может преодолеть любую боль, любой страх, и любую жалость к другим в себе, если он привык к тому, что может его напугать, разжалобить, причинить боль. Один правитель в древности очень боялся, что его отравят, и чтобы избежать этого, в маленьких порциях пил самые разные яды много лет. В конце концов, когда его город захватили враги, он попытался отравить себя, но ни один яд его не брал. Его тело стало не чувствительно к ядам. Тоже делают и сны, понемногу, но в преувеличенном и разнообразном виде дают нам какие-то привычки. Кошмары дают то, что может нас отравить в настоящей жизни, но дают даже больше, страшнее, и мы привыкаем в этому и уже не боимся
– Значит, сказители заставляют нас видеть сны наяву? – смекнула Алёна.
– Да, именно так, – радовался Василий тому, что она его понимает, – только наши сны ещё слишком беспорядочны, запутанны. А музыка, сказка и другие искусства упорядочены, и защищают не по отдельности, а сразу многих от одних и тех же ядов. Они вырабатывают в нас те привычки, что нужны для достижения цели. Например, для победы.
Алёна поняла его, и больше к этому не возвращалась. Василий был рад тому, что нашёл родственную душу, но при этом он не испытывал к ней никакой страсти. Ему было просто приятно беседовать с чародейкой, находиться с ней рядом. Её беременность и сложная судьба делали её как бы не привлекательной для Василия в телесном смысле. А меж тем, зима была очень скучной, порой просто невыносимой для богатырей, уже привыкших к схваткам и походам. Нет ничего хуже, чем после увлекательных приключений вернуться в такую скуку. И некоторые от этого стали искать приключений здесь, в городе, что не редко заканчивалось для них очень плохо. Так, однажды местные люди притащил к Василию одного избитого богатыря на суд. Крепкий воин – Олег был ещё пьян от спиртного, руки его были перепачканы в крови. Как выяснилось, он разгуливал в одиночестве, когда на него из-за угла выскочил дворовый пёс. Зверь едва ли собирался нападать, но его внезапное появление напугало Олега. Богатырь набросил на пса свою шубу, и пока тот скули и пытался выпутаться из ловушки, заколол его кинжалом. Не успел богатырь надеть шубу обратно, как на него с дубиной в руке выскочил хозяин пса. Пьяный Олег набросился и на него и вскоре покончил с ним, а потом принялся душить его перепуганную жену. Под крик и слёзы детей братья покойного хозяина оттащили богатыря, избили и связали его. Теперь они привели его к единственному человеку, который мог здесь его судить, к голове и богатырскому воеводе.
– Дети остались сиротами, – говорить мужики, – их отец мёртв, мать едва жива.
– Ну, что скажешь, Олег? – нахмурился Василий.
– А что тут сказать? Всё верно они говорят. Я не хотел его убивать, но, если кто-то кидается на меня с дубиной, я лучше убью его прежде, чем он меня. Ведь этому нас научила война. Верно я говорю, воевода?
– Верно-то, верно, но верно только на войне.
– Война ещё не закончилась старшина, наши враги ещё живы. Неужели после всего ты позволишь меня погубить?
– Не мне решать твою судьбу, – отвечал ему Василий, – тебя будут судить.
– Так, значит, да? – разгневался Олег, – хочешь на суд меня отдать? Ну уж нет, так не пойдёт. Мы же оба знаем, к чему меня приговорит суд. Если отправляешь меня на смерть, Вася, так давай, будь добр, сделай это своей рукой.
