– Ты чего, заснул что ли? – спрашивал гость.
– Хм, давненько ты, Садко, ко мне не заходил, – обнимал Василий друга. Садко вошёл в дом, лицо его было похоже на спину ежа, густая щетина вся замёрзла и стала дыбом. Борода воеводы меж тем уже разрасталась, и теперь заметно выпирала на подбородке.
– Понятное дело, – говорил Садко, сбрасывая шубу, – в такой мороз кабель из будки нос не высунет. Но я к тебе по делу, Добрыня послал.
Василий тут же изменился в выражении с приветливого на сосредоточенное. Он не видел Садка с самого дня Коляды, и вот теперь друг принёс ему новости из Славенского конца. Друзья прошли в тёплую горницу, здесь на лавке сидела русоволосая красавица и что-то вышивала. Когда вошли гости, она подняла голову и, увидев Садка, тут же омрачилась.
– Что, не рада мне? – усаживался как можно дальше Садко, – прежде, помню, ты со мной была куда ласковее.
– Ты сюда за лаской пришёл? – вызывающе спрашивала Алёна. – Неужто купеческая дочь тебя теперь в постель не пускает?
– Хоть бы поцеловала по старой памяти, – улыбался Садко.
– Только через мой труп, – бросила ему девушка.
– Ну, будет вам, – вмешался, наконец, Василий, который подошёл позже и принёс с собой кувшин вина.
– Не, брат, я не буду, – отвечал Садко, – если только квасу.
Василий удивлённо взглянул на друга.
– Добрыня рассердится, – пояснил гость, – ему и так тут на меня нажаловались, он теперь злится, зубами скрипит.
Василий отставил в сторону кувшин и сел на лавку. Садко вопросительно смотрел на Алёну где-то с полминуты, после чего-то она с презрительным выражением встала и вышла из горницы, оставив, наконец, мужчин одних.
– Совсем она тебя не слушается и не боится, – молвил Садко своему другу.
– А зачем ей меня боятся? Она – девушка свободная.
– Но живёт в твоём доме.
– Если я её в этом упрекну, она тут же уйдёт. Несмотря на зиму и свою беременность.
– Гордая, – усмехнулся Садко, – скоро верёвки из тебя будет вить, Вася. Если, конечно, ты на ней не женишься. Тут она уже никуда от тебя не денется. Будет по закону твоя.
– Опять ты за своё, – скривил лицо Василий. Но он теперь не улыбался таким разговорам, а лишь выражал некую утомлённость. – У тебя какое-то дело ко мне было, так говори, не тяни.
– Ах да, – опомнился будто бы Садко, запустил руку в складку камзола, достал грамоту и передал другу. Василий приблизился к очагу и принялся внимательно читать. Когда чтение было закончено, он с задумчивым видом сел на прежнее место.
– Вздор какой-то, – вымолвил он, – сам-то что об этом думаешь?
– А что тут думать? Убрать тебя Добрыня хочет, надоел ты ему. Вот и зовёт на суд. Дело Олега – это только предлог. Пока зима, тебя можно убрать по-тихому, а то весна начнётся, и тут уже можно такую кашу заварить, что потом не выхлебаешь.
– Какой же я дурак, – встал с лавки Василий, отшвырнув грамоту в сторону. Теперь он нервно расхаживал по комнате, сжав кулаки.
– Я ведь даже не подумал, что Олег – христианин и тем более богатырь, и, убивая его, я нарушаю христианскую клятву. Надо же так глупо попасться.
– Не казни себя, Вася. Это только повод. Не он, так другой бы нашёлся. Добрыня боится тебя, боится, что ты против новых порядков пойдёшь. Не захочешь хуторских стричь, как овец, догола. Не позволишь дружине мечи на кошельки променять.
– Не позволю! – прокричал даже Василий, – но ведь и от суда теперь не уйти. Олег этот перед смертью дураком меня назвал. Говорит, мол, хоть я и грамотный, а они, безграмотные меня дурачили, и у меня за спиной казну братства разворовывали. Я знал об этом, но ничего не делал. То есть, спуску не давал, конечно, но до мелочей не докапывался. Не охота было такими мелочами заниматься. Они всё прятались, думали, я не вижу. Да и мало ли, что они там за спиной у меня делают. Но он сказал мне это вот так, в лицо, с ненавистью. И тогда я подумал, неужели в Людином конце меня все так тайно ненавидят? Боятся, слушаются, особенно после того, как я стал воеводой, но всё равно ненавидят и в тайне завидуют. Эх, не нужно было его убивать. Но тут я как бы всем хотел показать, чтоб боялись, чтобы больше никто не смел мне такое в лицо говорить. Воровать воруйте, за спиной хоть честью торгуйте, но в лицо уважайте.
– Я тебя не виню Вася, – говорил в ответ Садко, – можешь не оправдываться передо мной. К тому же, как ты знаешь, я и сам – первый вор. Но у своих я, конечно, не ворую. Наоборот, все поборы делю промеж братьями. А на суд я тебе советую всё-таки прийти, не придёшь, хуже будет. От церкви отлучат, там уже совсем в немилость попадёшь.
– Да я знаю, – отвечал Василий, – а как думаешь, что они мне присудят?
– Ну, казнить не казнят. Может, заставят виру заплатить. Добрыня, конечно, хочет, чтобы тебя вообще воеводства лишили и сослали на какую-нибудь заставу. Только это у него не получится.
– Это почему же?
– Ну, во-первых, потому что Стоян – твой должник. Он хотел тебе стрелу в спину пустить, и пустил бы, а ты ему после этого отплатил тем, что жизнь спас. Теперь он век перед тобой будет извиняться и благодарить. Воробей всегда теперь за тебя будет. Во-вторых, дружинники новгородские многие тебя боготворят, особенно после того, как я воспел твои подвиги в песнях. Молодёжь тебя любит, особенно те, что вместе с тобой учились в Волховской школе. Из-за тебя может дружина расколоться. И разговоры теперь идут у них опасные.
– Какие разговоры?
Садко будто специально выдержал небольшую паузу, а затем заговорил:
– Хотят тебя тысяцким в Новгороде сделать. Я не знаю кто, да и слышал только краем уха. Но слух надёжный. Станешь тысяцким, вернёшься в дружину, но уже на своих условиях. Тогда ведь ты отказался, потому что на чужих условиях тебя звали. А тут ситуация другая. Тут ты такое влияние можешь приобрести, что никакой Добрыня тебе будет не указ. Богатырским воеводой тоже сделают какого-нибудь твоего человека. Вольгу, или меня. И будет у тебя за спиной два ополчения и половина дружины. Эх, с такой властью уже можно ничего не бояться.
Садко теперь говорил так, будто уговаривал друга, и, можно было подумать, что именно за этим он лично сюда и пришёл. Василий же крепко задумался над его словами. Казалось, власть сама теперь шла к нему в руки, но можно ли было добиться этой власти бескровно? И если Добрыня тоже знал об этом слухе, что он мог приготовить в ответ? Тяготила Василия и ещё одна мысль. Алёна. Если он становился тысяцким, то она уже не могла находиться рядом с ним, нужно было искать себе жену из числа знатных. Василий же сильно к ней привязался и теперь даже страшно тосковал, когда долго её не видел. Ни у кого он не мог найти такого понимания, как у неё, ни с кем он не чувствовал себя дома так, как рядом с ней. Василий заботился о ней и открывал в себе какую-то прежде невиданную нежность, становился мягче и добрее. Садко вскоре ушёл, покинув друга в его задумчивости. Василий же подбросил дров в очаг и снова погрузился в раздумье. Вскоре появилась и Алёна. Василий не скрыл от неё ничего, как он это обычно делал, рассказал всё. Она с пониманием выслушала его.
