Ждала Илью шаманская внучка, всю осень, зиму и весну ждала. Позор свой спрятать не смогла и не хотела. Вот вам назло всем будет у меня сын и муж меня по весне заберет. Ничего никому не дала с собой сделать. Спасибо, что новый русский брат, который из России от покойного деда пришёл, помог отстоять ребенка перед стариками. Странный он такой – этот брат Николай. Живёт сам, не на стойбище. По-тунгуски говорит, людей лечит, знает много. Приходит когда хочет, всегда в нужный момент и уходит не прощаясь.
В мае родила она сына. Эрликом назвали. Похож мальчишка на тунгуса и на русского похож. Гнать его не гнали, но не любили. Чужой он всем. Изждалась она Илью, сил нет. Который год ходит по тропе к тому месту, где он палатку свою всегда ставил. Никому её не жалко, никому Эрлик её не нужен. Только брат Николай утешает и мальчишку любит. Наверно, думает она, свою русскую кровь жалеет. Как-то сказала ему об этом, а он в ответ, мол, не так это, я род Бальжитов сберечь хочу и Эрлика шаманом сделаю, не беспокойся, всё хорошо будет, а про Илью ни слова. Взмолилась она, раз шаман ты, скажи, где мой русский муж, почему не идёт за мной и за сыном, может умер он, может заболел, а может забыл меня – скажи! Хорошо, отвечает шаман Николай, скажу! Забыл он тебя, всё у него есть – и жена другая, и сын от нее. Не нужна ты ему и позор твой для него только смех и веселье. Смотрит она в глаза шаману и не видит там ничего кроме Ильи. Глаза голубые-голубые у шамана Николая, как небо, как у мужа ее неверного.
Пошла она летней ночью по лунной тропе, по той дорожке, что луна по тайге ведет и через речку узеньким мостиком перебрасывает. Пошла по берегу, по реке пошла и не свернула с тропинки, пока не забрали её к себе навсегда духи речные.
Остался Эрлик круглым сиротой. Записали его в документах Эрликом Ивановичем Ургалчиновым. Эрликом горемычная мать назвала, Иванович, потому, что отец русский был, Ургалчинов, потому что в роду таких имен не бывало.
Растет с другими детьми, а всем не свой, всем чужой. Только шаман Николай его любит. Эрлик как постарше стал, так вовсе к Николаю перебрался. Живёт паренёк с обидой, не любит он тунгусов, жажда мести за мать всему роду его сердце рвёт.
Снова Эрлик убежал из стойбища. Идёт вверх по берегу реки к шаману Николаю. Зубы сжимает изо всех сил, напрягает скулы, чтобы не пустить на волю слёзы обиды на свой род. Слёзы просятся, колют изнутри, собираются водой в носу. Эрлик с быстрого шага переходит на бег, – ноги громко стучат по сухой береговой гальке, звук гулко мажется по поверхности речушки.
Вот нога предательски подворачивается, и мальчик больно падает на безразличные к его страданиям камни. Слёзы без спросу вырываются наружу и текут горячими солёными водопадиками прямо в рот. Мальчик садится на камни и начинает реветь. Ревёт не по-детски сердито, с завыванием, словно раненный дикий зверёныш. Нащупывает на лбу кровоточащую ссадину и кричит свои задуманные на будущее дела-проклятия:
– Всех убью! Изведу! Медведю скормлю ваше мясо! Мангысом стану, загрызу весь проклятый ваш род!
От его не детских угроз затихают и прячутся под воду речные духи-оми. «Горе подрастает для тайги! Великое горе!» – шепчут они друг другу плеском воды о каменистый берег.
Эрлик поднимается, подходит к воде, на четвереньках умывается. Смотрит на весёлую чистую воду, беззаботно прыгающую у него перед носом, наклоняется и кусает речку. Кусает несколько раз, клацая зубами.
– Всех загрызу! Всех, кто меня обижал, и кто не заступился! – Смотрит на воду и добавляет. – А тебя высушу навсегда, как свои слёзы!
– Эрлик! Ты кого там пугаешь? – Слышит у себя за спиной самый родной голос на белом свете.
Вскакивает и бежит в объятия шамана Николая.
– Только ты, ты меня любишь, русский шаман! Больше никто! Все ненавидят меня! Все тунгусы мне враги!
Слёзы уже закончились у Эрлика, он собачонкой тычется в пояс Николаю. Шаман гладит чёрные блестящие волосы племянника, глядит на ребёнка с печалью в глазах, с болью в сердце.
– Они не злые, Эрлик! Глупые они. Глупые и слабые. А ты будешь сильный, умный и добрый.
Мальчик отрывает лицо от пояса шамана, смотрит глазами полными злобы.
– Нет. Добрым я не буду. Умным и сильным стану я. Можно я у тебя поживу? – Тут же задаёт вопрос о том, ради чего и пробирался лесом, – пожить у дядьки.
– Конечно, Эрлик. – Улыбается русский шаман. – Идём. Идём, дорогой мой. Я тебя вкусной рыбой угощу.
Николай с места на место не кочует. Он как другие вдогонку за зверем не ходит, стойбища не меняет. Жилище его – не-то низкая в пол человеческого роста хатка, не то вылезшая вполовину на поверхность землянка. Внутри очаг, шкуры настелены, по стенам утварь всякая висит, ружьишко, нож, топор отдельно в самом сухом углу лежат. Тунгусы называют его жилище белой юртой. Отшельник он, к людям идёт – если только на помощь позовут. Но слава добрая о нём и его умениях по всей тайге быстрокрылой птицей летит.
– Я больше у тунгусов в стойбище жить не стану. – Говорит Николаю Эрлик вечером, поворачивая мясо над костром. – У тебя жить буду всё лето, каждый год. Потом в интернате, в школе. Пока учить будут. Летом опять у тебя.
– Хорошо. – Улыбается Николай. – Где тебе ещё жить? Негде. Живи у меня.
– Учить меня будешь шаманскому делу. – Твёрдо заявляет Эрлик. – Всему, всему.
– Буду, конечно. Ну, я ведь тебя и так учу.
– Нет! Ты пока слабо меня учишь. Я сильно хочу. Большим шаманом буду. Как предок Бальжит!
– Будешь! – Вздыхает Николай. – Это тебе на судьбе написано.
– Я хочу молодым всему обучиться, – продолжает гнуть своё Эрлик, – молодым как ты. Борода у тебя есть, а ты, дядя Николай, молодой. Другие шаманы старые, а ты молодой.
– И ты, Эрлик, будешь молодым шаманом. Дай срок – научу.
С этого дня Эрлик на стойбище появлялся лишь вместе с Николаем, – на праздники или если Николай по делу приходил. Забывать стал Эрлик, как казалось Николаю, старые обиды на тунгусов: как его мальчишки всем скопом били, как со стола лишь объедки ему перепадали, как самую старую одежду он носил. Но пришло время, когда шаман осознал ошибочность своих надежд.
Минуло уж семь лет и решил Николай подбираться к серьёзному наставлению Эрлика на путь мудрости. Стал рассказывать понемногу про обязательное умение шамана восходить в верхний мир к белым духам. Эрлик слушал его, да не внимал. Морщился, свистел, отворачивался, а однажды сказал прямо:
– Дядя Николай, не нужен мне верхний мир. Не хочу я быть белым шаманом. Слабые они. Я буду кара-кам – чёрный шаман. В нижний мир обучи опускаться меня, с чёрными духами встретиться хочу.
Задумался Николай как пареньку его ошибку объяснить:
– Слушай внимательно, Эрлик. Правда это, что кара-кам силу берёт от шайтанов и мангысов, правда и то, что могущество кара-кама не подвластно созерцающему Тенгри, правда это. Но не сможешь ты добрых дел совершать. Болезни, порча, смерть – только такие союзники станут тебе подвластны. И в этом могуществе твоём, будут спрятана слабость твоя. Никогда, если не дружить с белыми сэвэками, не излечишь даже самого дорогого человека, не проведёшь чистой души в верхний мир, не будет тебе места на праздниках и свадьбах. Тогда страшное имя твоё Эрлик-хана, станет силой и проклятием на всю жизнь.
