─ Рачи, подъем. Гости к нам. Вставай!
Переводчик что-то замычал во сне и стал переворачиваться на живот.
─ Да вставай же ты! Философ, подъем! – Крикнул я в ухо спящему. Переводчик, оглушенный армейской командой, сел на подстилке и стал тереть ладонями сонные слипшиеся глаза. Когда увидел группу ждущих, шепнул мне:
─ Это они! Дети Воина. Сами нас нашли. Сейчас попробую с ними поговорить.
Рачи поднялся, сделал несколько шагов к стоящим, отвесил традиционный поклон со сложенными перед грудью руками и стал говорить негромко, медленно, как бы подбирая слова. По окончании его спича один из бородатых не говоря в ответ ни слова, словно нехотя сделал характерное подзывающее движение рукой и повернулся к нам боком. Еще раз подозвал жестом, мол: «Давай. Идем с нами». Остальные бородачи, не дожидаясь ответа или жеста от нас, направились в лес.
─ Идемте, Эдуард! За ними. Они позвали нас с собой.
─ А машина как же? А водитель?
─ Идёмте! У нас нет другого выхода. За машиной вернемся позже. Тут её никто кроме нас и завести не сможет.
─ Ну…, ладно.
Группа людей гуськом пробиралась по пышному южному лесу. Никакого намёка на тропинку. Такой дороги не запомнить. Я вцепился взглядом в тёмно-коричневую спину впереди идущего бородача и думал только о том, как бы не отстать от этой чёрной голой задницы и чтобы она не оказалась индуской улыбкой Сусанина. За спиной, Рачи бухтел про то, что тёплый климат снимает проблему одежды и пусть, советский друг, не воспринимает наготу как бескультурье.
«Что ж, – подумалось мне, – тогда будем воспринимать голую жопу, как символ местной культуры».
Я постепенно начал уставать. Пустой желудок навязчиво возбуждал воображение образами всевозможных сытных блюд, ноги вспотели и натерлись, легкие ботинки казались тяжёлыми каторжными кандалами.
─ Рачи! Долго еще?
─ Не знаю. Это не та дорога, по которой я подъезжал в прошлый раз.
─ Ну, так спроси у них!
─ Не ответят. Это Молчащие.
─ Кто? Что ещё за «молчащие». Немые?
─ Нет. У них некоторые мужчины принимают клятву молчания. Ну не разговаривают вообще.
─ Как? Никогда. А как же они понимают друг друга или поясняют что-нибудь?
─ Считается, что мысленно. Мысли читают один у одного.
─ Надо же! Телепаты. И ты веришь в это?
─ Нет, конечно! – Уверенно крикнул Рачи. – Но кто их знает? А если, правда?
Я уже хотел было возмутиться тем, что переводчик толком не знает, к кому затащил советского друга, но последняя фраза Рачи пришлась на открывающийся за деревьями кусочек новой неожиданной панорамы и я промолчал. Я увидел множество маленьких хижин с плоскими тростниковыми крышами. Жилища густо усыпали равнинное серое пространство на берегу спокойной неширокой речки, а так как наш караван, выйдя их джунглей, теперь двигался по вершине холма, то весь пейзаж лежал внизу как игрушечный деревянный макет, какие часто сооружают в этнографических музеях с целью культурного просвещения. Но больше всего поразил меня возвышающийся над всей этой муравьиной жизнью храм, грозной каменной громадой нависавший над каждым поднимающим к нему взгляд. Метров тридцать в высоту, полусферическое, гладкое здание никаких не вязалось с представлениями об индуистских храмах, которых я уже успел здесь насмотреться. «Больше похоже на ангар или обсерваторию», – отметил про себя.
Чем ближе подходили мы к поселению, тем яснее проступали контуры скульптуры огромного каменного гиганта стоявшей у полусферы. Колосс Родосский индийских джунглей выглядел спокойно величественно и грозно. Ноги статуи сдвинуты вместе, руки сложены на груди, а вот голова… Голова была задрана к небу, только широкая шея и круглый каменный подбородок видны с земли. Создавалось впечатление постоянного ожидания.
«Статуя веками созерцающая небо, лицо невидимое никому. Жуть! Таких идолов еще поискать. Нечего сказать. Вызывает в жару мороз по коже!» – я проклинал день и час, когда решился приехать в Индию, проклинал хитрого кэгэбиста, себя и всё на свете.
Через речку переправились на ожидавшем нас плоту. Опять же, молча. Жители поселения совсем не проявили к белому гостю того дикарского любопытства, которое казалось бы естественным для изолированной культуры. Они лишь на секунду отрывались от привычных хозяйственных забот, чтобы сопроводить чужеземца спокойными сонными взглядами. Я обратил внимание, что нигде не видно детей и не слышно детского шума.
─ Рачи, а дети где?
─ Не знаю. В прошлый раз тоже не было.
─ А куда нас ведут?
─ Увидим.
Бородачи остановились у хижины, и один жестом указал на вход. После чего, проводники с таким же невозмутимым видом отправились по своим делам, а я и Рачи остались подле этого глиняного сарая.
─ Зайдём? – Рачи извинительно заглядывал мне в глаза.
─ Как хочешь! – Я чувствовал себя полным идиотом.
Переводчик нырнул в хижину и оттуда донесся его возмущенный голос:
─ Клянусь, Эдуард, я не виноват! Администрация что-то напутала. Конечно, вы не станете тут жить. Хуже чем в самой бедной городской семье. Тут не жить, тут подыхать надо! Слышите меня?
Я вошёл, что бы прекратить эти дурацкие вопли, но чуть было и сам не завопил от возмущения. Земляной пол, две тонюсенькие циновки и… всё!
─ Люкс для советского специалиста! Рачи, вы знаете, что такое политический скандал?!
─ Ну,… как вам сказать…
─ Считайте, что он уже начался!
Тут в проход тихо проскользнула женщина и поставила на пол кувшин и глиняное блюдо. Так же, ничего не говоря, вышла. В кувшине оказалась вода, а на блюде две теплые рисовые лепешки. Голод не тётка! Поругивая местную скудость, мы быстро съели и выпили всё принесённое. Я скинул ботинки и растянулся на циновке:
─ Выспимся и пойдем к автомобилю. У тебя еще есть шанс остановить международный скандал, если найдёшь среди них проводника в обратную дорогу. Понял?
─ Да, – тихо и смиренно согласился Рачи.
Сквозь полусон я понял, что переводчик никуда не пошёл. Дождался когда советский друг громко и уверенно захрапел и тихонько, свернувшись калачиком на своей циновке, засопел совсем по-детски и вскоре тоже крепко заснул, поскуливая во сне от страха и обиды.
Я проснулся. Сел на циновке. От жёсткого ложа ломило спину. Переводчика в хижине не было. Я натянул ботинки и вышел наружу. Тишина. Ни людей, ни зверей. Мёртвый посёлок. Я решил разыскать Рачи и побрёл между серыми уродливыми домиками. Первоначальное робкое ощущение одиночества усиливалось с каждым шагом, прорывалось внутренним инстинктивным импульсом страха. Унылая картина чужого пространства заставляла слушать своё не в меру громко расколотившееся сердце.
