Агент ЧК в литературной среде, некто Сергей Бобров, поведал потом коллегам-писателям: «Знаете, шикарно умер. Я слышал из первых уст. Улыбался, докурил папиросу. Даже на ребят из особого отдела произвел впечатление… Мало, кто так умирает».
Тема смерти преследовала его постоянно. Как фаталист, он настроился на ее волну еще на фронте.
Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.
Но в послевоенном «Заблудившемся трамвае», словно предчувствуя несовместимость с новым миром, где и перед смертью не дадут поиграть в кости, даже изломанные, он совсем иначе предсказал свою смерть. Это предсказание оказалось ближе к реальности и тем страшнее.
В красной рубашке, лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
Против Гумилева «работали» в основном две улики – деньги и намерения. Из-за этих-то намерений Якобсон и его начальник Агранов считали, что Гумилев – убежденный противник большевистской власти. В этом случае диктовала решения классовая ненависть, «работавшая» по законам гражданской войны. А убежденный ли противник советской власти был Гумилев?
Для Агранова тогда – да, иного тот и не допускал. Он допускал любые шаги, даже обман, если обман «работает», по его разумению, на революцию.
На Агранова произвела огромное впечатление деятельность Петроградской боевой организации, ее размах, который выявило следствие. Он поразился разветвленной взаимосвязанной цепи разных групп, организаций, центров, блоков с центральным комитетом во главе и со своими людьми во многих советских учреждениях. Мало того, его поразила способность интеллигенции – профессуры и офицерства – создавать подобные тайные организации.
Поразить-то – поразила. Но не подтолкнула к тому, чтобы объясниться с колеблющимися. Хотя бы с Гумилевым, монархистом, русским националистом по убеждению, колеблющимся в отношении к власти. Колеблющихся убеждают фактами. Факт номер один. В Гражданскую войну, что только закончилась, народ был по большей части на стороне красных. Аргумент – глыба. Были и другие. Кого и зачем поддерживали страны Антанты, не жалеющие русской крови, лишь бы Россия не вышла из мировой войны? Или, чего хотела власть большевиков, двинув план ГОЭЛРО, объединивший инженерную элиту России?
Подобным образом убеждали Александра Александровича Якушева. А Гумилеву с чекистами не повезло. Агранов и Якобсон так и не поняли рисковую душу Гумилева, его приключенческую натуру, задатки агента. Им не показалось интересным убедить его найти себя в борьбе с контрреволюцией, начать с ним это необычное дело, которое могло бы стать для него второй, тайной жизнью.
Вот где она выплыла – ограниченность Агранова. Ему тогда до чертиков в глазах мерещилось только одно – ожечь бы петроградскую интеллигенцию! Не осознал он еще, что время репрессий прошло, настало время игр.
Гумилева расстреляли 25 сентября 1921 года. А через три месяца бывший статский советник, утонченный аристократ, интеллигент Серебряного века, член высшего совета монархической организации России, советский служащий Александр Александрович Якушев имел беседу в контрразведывательном отделе ГПУ с заместителем начальника отдела Артуром Христиановичем Артузовым…
Часть III
Агенты-герои и агенты-предатели
Николай Кузнецов – суперагент на службе Родине
Уральское начало Кузнецова
Герой Советского Союза Николай Кузнецов, он же «Кулик», «Ученый», «Колонист», «Грачев», «Пух», «Пауль Зиберт», вошел в историю тайных операций как профессионал сыска, как удачливый разведчик и хладнокровный террорист. Он застрелил около десятка высших гитлеровских чиновников и офицеров. Ему удавалось почти все.
Уральский самородок, крестьянский сын с прусской внешностью. Прямой нос и ясные глаза придавали лицу жесткость и аристократический шарм. Ему так шли офицерские роли. Артистичная натура. Вот только что излучал доброжелательство, тепло и вдруг выдвинутая вперед челюсть и лающий голос:
– Альзо, нихт зо ляут, герр арцт! (Но не так громко, господин доктор!).
Партизанский врач Альберт Цесарский, пораженный такой игрой, запомнил ее на всю жизнь. То была действительно талантливая игра, постигать которую Кузнецов начал еще в 1937 году в Свердловске, когда работал на Уралмаше.
Там, среди немецких инженеров, налаживавших технологию и технику, он учился говорить на баварском, прусском, саксонском диалектах. Немецкий-то он знал со школы, но наилучшими учителями оказались немцы, что остались на Урале после русского плена, в котором оказались в Первую мировую войну. И жили они неподалеку от кузнецовского дома.
А в 1930 году после учения в лесотехническом техникуме поехал Кузнецов в Кудымкар. Там, в земельном управлении, определили ему должность лесоустроителя, а место работы – тайгу. Сколько было исхожено, изъезжено километров, сколько высчитано лесных запасов, сколько ночевок у костра – и в летние ночи, и в северную стужу, – немерено, несчитано. Для тайги он стал своим.
Но своим не для всех людей был. Нападали на него бандиты из кулачья. Как же, комсомолец, из прогрессивных. Отбился. Благо с ним оставался револьвер, положенный по должности, как лесоустроителю. Местный чекист, расследовавший применение оружия, уже тогда понял, что этот решительный парень – незаурядная фигура.
Край северный, коми-пермяцкий, кудымкарский, богат был не только лесами, но и ссыльными поселениями, эсеры, меньшевики уже тогда там налаживали свою жизнь, пройдя следственными коридорами центрального ОГПУ. А окружная служба безопасности хотела знать направление мыслей у ссыльных. Кто мог войти в их круг?
Для местных чекистов девятнадцатилетний Кузнецов был находкой: ему предложили сотрудничать с ОГПУ. И он принял решение, изменившее жизнь.
«Я, нижеподписавшийся гр-н Кузнецов Николай Иванович, даю настоящую подписку Коми-Пермяцкому окр. отд. ОГПУ в том, что я добровольно обязуюсь сообщать о всех замеченных мной ненормальных случаях политического и также экономического характера. Явно направленных действий к подрыву устоев сов. власти, от кого бы они ни исходили. О работе моей и связи с органами ОГПУ и данной мной подписке обязуюсь никому не говорить, в том числе своим родственникам. В случае нарушения своей подписки подлежу строгой ответственности во внесудебном порядке по линии ОГПУ 10 июня 32 г.».
У специалиста по лесному делу Кузнецова, теперь агента «Кулика», со ссыльными сложились доверительные отношения. И все их суждения, дискуссии, дрязги и ссоры скоро становились известны чекистам.
Самое значительное задание Кузнецова в 1934 году – разведка настроений у населения Юрлинского района, который незадолго до того потрясли крестьянские восстания. Что там зреет, остались ли и где осиные гнезда контрреволюции? Кузнецов, к тому времени освоивший язык коми, работал под «кулака в бегах» или «учителя-эсера». Чекисты вооружили его информацией об арестованных зачинщиках, сподвижником которых он и выступал в своей сыскной экспедиции.
