Если на хронику сопротивления глянуть сквозь критерии теоретиков, то один преобладает пейзаж: постепенное убывание стихийных выступлений и равномерное топтание организованных сопротивленцев. По данным Бобкова, за 20 лет, с 1965 по 1985 год было арестовано, как уже упоминалось, 1300 человек. А по данным «энтеэсовского» журнала «Посев», за 28 лет, с 1957 по 1985 год, их набралось около 400 человек. В обоих случаях это на страну с 280-миллионным населением. А многие из этих людей еще и кочевали из одной сопротивленческой группы в другую, или состояли сразу в нескольких. Таков оказался «молекулярный» результат.
Но было «боевое» ядро, тусовка из 35 человек, большей частью арестованных в 60—70-е годы. Джон Бэррон, автор нашумевшей на Западе книги «КГБ», называет некоторых их них: Сусленский, Макаренко, Здебский, Горбаневская, Алтунян, Иоффе, Якимович, Левитан, Мороз, Убожко, Кудирка, Богач, Гершуни, Никитенко, Маркман, Новодворская, Величковский, Статкявичус, Михеев, Кекилова, Бартощук, Сейтмуратова, Буднис, Одабашев, Дремлюга. К ним же добавим Амальрика, Гинзбурга, Литвинова, Якира, Григоренко, Алексееву, Богораз, Великанову, Марченко, Ковалева. Некоторые из них были агентами НТС, о чем говорил «энтеэсовский» контрразведчик Андрей Васильев.
Пик их «молекулярной» борьбы – выпуск антисоветского бюллетеня и протестные действия: распространение нелегальных сочинений, передача их иностранным журналистам, и для них же заявления разного рода. Этим предполагалось заразить общественное мнение, сделать его массовым. Действовали все по той же известной «молекулярной» схеме.
Вот что об этом говорила Людмила Алексеева, активист диссидентских выступлений: «Каркасом правозащитного движения стала сеть распространения самиздата. Самиздатские каналы послужили связующими звеньями для организационной работы. Они ветвятся невидимо и неслышно, как грибница, и так же, как грибница, прорываются то тут, то там на поверхность открытыми выступлениями. Существует искаженное представление сторонних людей, что этими открытыми выступлениями и исчерпывается все движение. Однако не выступления, а самиздатская и организационная поденщина поглощают основную массу энергии участников правозащитного движения. Размножение самиздата чудовищно трудоемко из-за несовершенства технических средств и из-за необходимости таиться. Правозащитникам удалось резко увеличить распространение самиздата, принципиально изменив этот процесс. Единичные случаи передачи рукописей на Запад они превратили в систему, отладили механизм «самиздат-тамиздат-самиздат» (тамиздатом стали называть книги и брошюры, отпечатанные за рубежом и доставленные в СССР). Произошли изменения в перепечатке самиздата на пишущих машинках. Наряду с прежними «кустарями» к этому были подключены машинистки, труд которых оплачивался: была налажена продажа самиздатских произведений, на которые имелся спрос. Нашлись люди, посвятившие себя размножению и распространению самиздата… Обычно машинистки, которым самиздатчик дает печатать самиздат за деньги, его хорошие знакомые, но иной раз стремление расширить круг платных машинисток приводил к провалам: ознакомившись с содержанием заказанной работы, они относили рукопись в КГБ».
«Самиздат» и «тамиздат» почти свободно гуляли среди сотрудников научных, гуманитарных институтов. Самым заметных здесь одно время был Институт мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР. КГБ не трогало тех, кто читал «самиздатовские» произведения, но просило объяснить – откуда взял? Если пройтись по цепочке – кто кому дал почитать, – то, в конце концов, чекисты выходили на некое организованное дело: кто-то писал, кто-то печатал, кто-то «запускал» продукт по цепочке. В целом это составляло замысел, действие.
Создатели «самиздата»? Разные они были. У одних – случайные заработки, ободранные стены, вечная грязь на кухне, а самая дорогая вещь – пишущая машинка. У других – достаток, ухоженная квартира, вкусная еда, подарки с Запада. Среди последних – писатель, ныне весьма известный. Когда к нему однажды пожаловал дальний родственник, шепнул жене: «Дай ему десять рублей, пусть сходит пообедать. Не видеть же ему наш холодильник, ведь мы диссиденты и гонимые».
Алексеева признает, что первым постоянным «связным» с Западом стал Андрей Амальрик. Сын профессора, исключенный из университета, он с восторгом окунулся в диссидентские игры. Он жил ими, они возбуждали его писательскую и политическую энергетику. Он действительно первым смело вышел на западных журналистов в Москве и начал их снабжать самиздатовским бюллетенем «Хроника текущих событий», подпольными сочинениями. Конечно, Пятое управление, отслеживая каналы перемещения информации, скоро вышло на него. Тут уж арест был неизбежен. После этого чекисты жестко контролировали информационные коммуникации, завязанные на Запад. Они для них стали объектом интенсивной разработки: схемы, маршруты, люди.
Это количественно-технологическая сторона дела. А качественная? Известный критик Вадим Кожинов оценил явление, вспоминая свою судьбу: «Могу вам признаться, что в конце 50-х – начале 60-х годов я был, по сути, очень тесно и дружески связан со многими людьми, которые стали впоследствии диссидентами, эмигрировали из СССР – например, с Андреем Синявским, или Александром Зиновьевым, или с таким ныне почти забытым, а в то время достаточно нашумевшим Борисом Шрагиным, или с Александром Гинзбургом, который потом работал в Париже в газете «Русская мысль», но оказался ненужным, или с Павликом Литвиновым, внуком наркома Литвинова, которого, каюсь, я привел в диссидентское движение. В частности, в моем доме, вернее, между моим домом и домом Гинзбурга делался такой известный журнал «Синтаксис». Конечно, я давно через это перешел, и в середине 60-х активно начал сторониться прежней компании. Прежде всего, потому что я понял: все так называемое диссидентство – это «борьба против», в которой обычно нет никакого «за». А бороться нужно только «за». Это не значит, будто ничему не следует противостоять, но делать это нужно только ради какой-то положительной программы. А когда я начал разбираться, начал спрашивать у людей этого круга, чего они, собственно, хотят, если придут к власти – и всякий раз слышал в ответ или что-то совершенно неопределенное, или откровенную ерунду».
Стоило здесь, в Советском Союзе, художнику или писателю создать нечто, звучащее как вызов устоявшейся системе ценностей, или бросить жесткий упрек власти, как западные службисты брали этих людей в разработку в духе вышеупомянутых директив для ЦРУ. И Андропов, и руководители Пятого управления считали: Запад под знаменем свободы пытается создать в Советском Союзе пятую колонну. И для этого ищет людей разного толка: ученых и художников, интеллектуалов и фрондеров, профессионалов в чем-то, и суетящихся дилетантов. Но обязательно недовольных, амбициозных, агрессивных, тщеславных, авантюрных, способных и талантливых, интригующих, одержимых, закомплексованных и даже искренне жаждущих помочь власти улучшить систему.
То был не массовый поиск, а штучный. Поштучно найденных Запад нежил, холил, лелеял, поддерживал намерения, оформляя как борьбу за свободу, или за права человека. И Пятое управление их знало, втиснув в вереницу заведенных дел. Вот некоторые, разбросанные по трем десятилетиям: писатель Солженицын (105 томов), писатель Владимов (48 томов), логик и писатель Зиновьев (36 томов), литератор и переводчик Копелев (21 том), литератор Семанов (11 томов), писатель Войнович (10 томов), социолог Левада (10 томов), литератор Даниэль (7 томов), историк Гефтер (6 томов), философ и социолог Водолазов (3 тома), философ Батищев (2 тома), историк Некрич (1 том), писатель Можаев (1 том), литератор и публицист Баткин (1 том), социолог Грушин (1 том), писатель Дудинцев (1 том), поэт Мандель (Коржавин) (1 том). Вероятно, количество томов – степень антисоветской активности.
